Великие китайские застенки: как Китай справляется с исламистской проблемой — уйгурами

Синьцзян-Уйгурский район — обширная область на северо-западе Китая. Эта область всегда была местом крайне беспокойным, еще до нашей эры там происходили бои между древними китайскими царствами и пограничными племенами, а потом эта территория то входила в состав Китайской империи, то отходила под власть соседских ханств и каганатов. Поэтому местное население этнически, религиозно и культурно крайне разнородное. Две самые крупные национальности — это ханьцы, то есть те, кого мы называем китайцами, и уйгуры — тюркский мусульманский народ. И тех и других тут примерно по сорок процентов. А все остальное население — это пара десятков наций, в том числе казахи, киргизы, татары и даже отдельные русские, осевшие тут незадолго до и вскоре после революции 1917 года.

Немалую часть этого обильно политого кровью участка земли занимают пустыни, солончаки, горы и прочая живописная, но скудная природа, так что популярность Синьцзяна среди бесконечных завоевателей трудно было бы объяснить, если не вспомнить, что по нему пролегала немалая часть Великого шелкового пути — главной торговой артерии того времени, контроль над которой мог превратить любое племя босоногих дикарей в процветающую нацию.

Сегодня же, когда натоптанные верблюдами дороги уже скрылись под песками времен, обстановка в Синьцзян-Уйгурском районе спокойнее не становится. Скорее, наоборот. Есть все основания считать, что там происходит одно из гнуснейших представлений нашей эпохи, на которое с осуждением смотрит, изо всех сил зажмурив глаза, международная общественность всех концов света. На самом деле стопроцентно точных и надежных данных о том, как китайцы решают уйгурский вопрос, пока нет. Но хватает и того, что просочилось.

Чем им так уйгуры помешали

Китай никогда не демонстрировал стремления к серьезной экспансии: многие века сил дряхлой империи еле-еле хватало на то, чтобы держать воедино собранное предками. Две тысячи лет страна училась сидеть на сотнях разбегающихся зайцев и огромную часть своей энергии тратила на попытки противостоять центробежным силам истории. Гигантские, несопоставимые со стандартами эпохи административные ресурсы, учет и контроль, противодействие новому, а потому опасному… В этих дисциплинах китайская традиция не знает себе равных. И, конечно, святость и неотторжимость любого куска исторического Китая прошита на подкорке здешнего общества.

Вне зависимости от того, кто на этом куске земли проживает. Вот национализма в его европейском понимании тут было немного, и малые народы в Китае обычно чувствовали себя примерно столь же комфортно, как и ханьцы. Другое дело, что комфорт — понятие растяжимое. От маоистской культурной революции, например, все пострадали примерно одинаково, а учитывая, что Синьцзян в те годы был популярным местом ссылки китайцев «на перевоспитание», мы понимаем, когда произошло основное заселение района титульной нацией: именно в 50-е — 70-е годы XX века сюда была направлена и согнана немалая часть местной ханьской общины. И все же деревни и крупнейшие города Синьцзяна — Кашгар, Аксу, Урумчи — по большей части были тюркскими. Даже визуально: мечети, минареты, чалмы, хиджабы и блеяние баранов, имеющих свои основания опасаться священного месяца Рамадана.

После смерти Мао и начала относительной либерализации режима уйгуры вздохнули даже несколько свободнее, чем весь остальной Китай. За районом оставалась кое-какая автономия, и многие небесспорные реалии китайской внутренней политики здесь были значительно смягчены. Например, ограничение рождаемости затронуло уйгуров куда меньше, чем ханьцев: если ханьцам в городе разрешалось иметь только одного ребенка (в деревне — двоих, если старшей была девочка), то уйгурам, как малому народу, было позволено заводить аж трех потомков. Что для тюрков-мусульман, конечно, все равно было совершенно нестерпимым вмешательством в их религиозные и культурные традиции. Борьба с религией тут тоже велась мягче, чем в прочих областях, но уйгуры вовсе не желали ограничения их религиозных прав.

Но уйгуры мечтали о Великом Туркестане, своем собственном государстве для тюркских районов, и регулярно заявляли о своих мечтах, что было совершенно недопустимым и преступным действием с точки зрения Компартии Китая. Поэтому с конца 80-х годов XX века по начало XXI века тут кипела активная борьба. Уйгу­ры бастовали, устраивали манифестации, взывали к международной общественности и создавали в Европе Национальный конгресс Восточного Туркестана (позднее — Всемирный уйгурский конгресс), требуя свободы, независимости, реальной автономии, чтобы прекратили преследовать их лидеров и идеологов, перестали стрелять в студенческие демонстрации и прочая и прочая. Европейцы очень уйгурам сочувствовали. Китай же полагал, что у него на руках имеется бунтующая провинция, в которой за двадцать лет прошло более 400 мятежей и были совершены тысячи террористических актов. Причем Китай полагал, что дело тут не только в пантюркизме, но и в сильнейшем исламистском влиянии на регион, что, впрочем, неудивительно, так как граничит Синьцзян, например, с такими оазисами мира и спокойствия, как Афганистан и Пакистан.

Список преступлений, который обе стороны предъявляют друг другу, так велик и кровав, что приводить его тут не имеет смысла: с одной стороны у нас будут лежать тела взорванных полицейских и случайных прохожих, с другой — тела забитых и запытанных в тюрьмах революционеров. И симпатия к любой из сторон в данной ситуации будет подвержена серьезным испытаниям. Вердикт «оба хороши» при всей его неполиткорректности кажется тут наиболее уместным.

Китайцы если и не начинают, то выигрывают

Но на что могли рассчитывать 10 миллионов уйгуров, вступивших в борьбу с полуторамиллиардной жесткой силищей? На мировую поддержу братьев мусульман? На европейскую любовь к правам человека? На то, что если подобное работает в других странах, то сработает и в Китае? Но Китай имеет иммунитет к большинству угроз, пугающих современное западное общество.

Там нет свободной прессы. Практически нет явной оппозиции правящей власти, если не считать перманентной и смертельной, но негласной грызни в верхушке КПК.

Там куда спокойнее относятся к трупам, ибо Китай заливался кровью последние триста лет с такой регулярностью, что взорванными автобусами китайцев не напугаешь. Там можно столичных студентов раскатать танками по площади Тяньаньмэнь под тихое одобрении нации, которая превыше всего ценит стабильность и порядок, пусть даже они имеют жутковатые формы. В Китае до самого последнего времени казни обустраивались публично, и ныне получить пулю в затылок или смертельный укол в вену можно за 69 видов преступлений, включая экономические.

В 90-х годах, после падения социалистического лагеря и некоторого разброда и шатания среди китайских коммунистов по этому поводу, какие-то иллюзии у уйгуров еще могли быть. Китай был тогда особенно заинтересован в добрых отношениях с мировой экономикой, хотя в принципиальных вопросах и проявлял железобетонное упрямство. Поэтому кое-какие политические общества у уйгуров были, их лидеров предпочитали не убивать, а вышвыривать из страны. Сквозь пальцы смотрели на обстановку в синьцзянских учебных заведениях, а муллы в публичных выступлениях могли объяснять важность джихада для превращения мира в дар-аль-ислам, хотя и не очень громко.

Рубежом стал день 11 сентября 2001 года, после которого градус симпатии к угнетенным мусульманам в мире резко снизился, а КПК сочла, что зачатки грядущей язвы надо выжигать каленым железом. Преследования уйгуров по политическим мотивам резко возросли, действия властей стали жестче, и без того эфемерные свободы начали таять, как иероглифы, написанные водой на каменных ступенях. Основные функции физического контроля над мятежным регионом были возложены на Синьцзянский производственно-строительный корпус — организацию, которая совмещает функции армии с промышленной компанией, строит аналоги военных городков, прокладывает дороги, возводит заводы, а заодно подав­ляет народные волнения, так как все работники этого комплекса — фактически военные на гособеспечении.

Пиком данного противостояния стали волнения уйгуров в 2008–2009 годах, вылившиеся в серьезные беспорядки в городах, прежде всего в Урумчи. Они привели к ранениям нескольких тысяч человек и гибели как минимум нескольких сотен уйгуров и ханьцев.

Видимо, тогда же КПК решила всерьез заняться проблемой. Особенно активно дело пошло после вступления в 2013 году на пост нового генсека партии и председателя Китая Си Цзиньпина. Уже в 2016 году жизнь уйгуров превратилась в кошмар. Кошмар, тщательно планировавшийся долгими годами.

Уйгурский кошмар

В регионе стали строиться интересные объекты, обнесенные толстыми бетонными стенами. По данным BuzzFeed News, которые изучали спутниковые съемки региона под лупой, в том числе заретушированные участки, за три года здесь было организовано 268 крупных лагерей, в каждом из которых можно содержать тысячи людей.

Все прочие сведения, долетающие из региона, отрывочны и не очень проверяемы, чаще всего это свидетельские показания отдельных беженцев и очень обрывочные репортажи журналистов и блогеров, сумевших в основном побывать там вскоре после начала кошмара. Показания беженцев при этом необходимо корректировать, учитывая, что большинство из свидетелей требуют полной анонимности и очень боятся повредить своими выступлениями родственникам, оставшимся в Китае.

Итак, картина складывается следующая

Все населенные пункты и трассы наполнены военизированной полицией, армией и бойцами Синьцзянского производственно-строительного корпуса. Камеры, подключенные к программам распознавания лиц, в городах висят повсюду. Уйгур за день может несколько раз попасть под процедуру сканирования сетчатки глаза, которую проводят как на блокпостах, так и в административных учреждениях, на рабочих местах и в магазинах. По данным журнала The Economist, у каждого уйгура должен быть мобильный телефон. На телефон обязательно должно быть установлено следящее приложение, которое контролирует все звонки и переписку владельца, его геолокацию и активность в Сети (и это при том, что доступ на большинство мировых сайтов из региона закрыт).

Существуют программы социальной лояльности, которые штрафуют уйгура за нежелательные действия. Например, за отдаление более чем на 300 метров от своего дома, места работы или дороги между этими двумя точками. За заход на нежелательные сайты. За появление на улице в хиджабе (для женщин) или с бородой (для мужчин). Детям запрещено давать традиционные исламские имена из длинного списка (туда, например, входят имена Мохаммед, Аиша и Патимат). На большинстве рабочих мест запрещено говорить на любом другом языке, кроме мандаринского (основной язык ханьцев). Только на мандаринском разрешено преподавание в школах и высших учебных заведениях. Нежелательно регулярное посещение мечетей, большая часть из которых закрыта. Минусовые баллы вы получите, если дольше нескольких секунд будете находиться рядом с владельцем телефона, у которого очень низкие социальные баллы. Запрещено покупать и продавать некоторые виды товаров, например слишком большие ножи. На лезвии небольших кухонных ножей при покупке гравируется имя покупателя. Кстати, на ханьцев все эти меры не распространяются.

Если уйгур вызвал нежелательное внимание властей или полиции, то будет арестован. Кроме того, арестам подвергаются люди, которые автоматически подбираются программой из тех, у кого самые низкие социальные баллы.

Арестованных без суда и обвинений помещают в места, которые на языке китайских чиновников именуются как «учебные центры профессионального обучения для проведения антиэкстремистского идеологического образования». Весь прочий мир называет это концент­рационными лагерями или тюрьмами. Там эти люди бесплатно работают на одной из небольших фабрик Синьцзянского производственно-строительного корпуса, немного спят, плохо едят, а все остальное время сидят на полу в компании таких же воспитуемых и громко кричат то, что требует наставник (обычно это лозунги о том, как они любят китайскую культуру, Китай, коммунизм и атеизм). Считается, что произнеся какую-то мысль несколько тысяч раз, вы хорошо ее усваиваете. Если вы плохо себя ведете, вас бьют. Если вы слишком часто нарушаете правила лагеря, вас убивают. Если вас не убили, то в конце концов вас выпускают на условную свободу до следующих плохих баллов. По оценке комитета ООН по ликвидации расовой дискриминации, количество людей, уже прошедших такое профессиональное обучение, составляет не менее миллиона, то есть это каждый восьмой взрослый уйгур минимум.

Синьцзян-Уйгурский район сейчас самый спокойный в Китае, там практически нет преступлений и количество терактов равно нулю. Большинство проживающих там ханьцев считают действия правительства очень мудрыми и хорошими. А мнение уйгуров спрашивать не принято.

Как ко всему этому относится мировая общественность?

А никак. Иногда бывают отдельные вспышки интереса к уйгурской проблеме. Например, когда в ноябре 2020 года петербуржец Гибадуллин обнаружил в новых кроссовках The North Face записку с текстом на английском «Помогите. Я в тюрьме в Китае. Пожалуйста, помогите. Уйгур», то «Фейсбук» (запрещенная в России экстремистская организация) не меньше трех дней обсуждал эту коллизию, но потом все решили, что наверняка фейк.

Мы же говорим о той планете, где до сих пор существует Северная Корея, да? О планете, где даже оправданное и краткое военное вмешательство во внутренние дела маленьких свободолюбивых народов приравнено к колониализму, империализму и прочим гадостям. А тут полуторамиллиардный технически развитый Китай, поэтому давайте смотреть на вещи трезво.

Вон Трамп американское производство из Китая выводил и торговые войны с ним устраивал — помните, что писалось в прессе? Все чаще о том же белом империалисте, который душит свободный китайский народ.

И вообще, представителям общины уйгуров совершенно не стоило фотографироваться в обнимку с братьями мусульманами и ИГИЛ (запрещенная в РФ организация) и воевать рука об руку с теми же игиловцами. Все, конечно, ужасно сожалеют о происходящем в Китае, но все точно знают, что никто с Китаем из-за уйгуров серьезно связываться не будет.

Ну, Россия с Китаем, само собой разумеется, по определению братья навек. Мусульмане? Особенно исламисты? Ну, вы же понимаете, что одно дело — резать головы тихих и приятных французских учителей, а другое — скармливать себя китайской народной армии. К тому же какие претензии к китайцам? Они карикатур на пророка не рисуют. Они просто… э-э, профессионально образовывают… да.

Наследник трона Саудовской Аравии, прогрессивный Мухаммед бин Салман Аль Сауд, так и сказал, что восхищается китайским руководством: «Китай имеет право принимать меры, направленные на борьбу с терроризмом и экстремизмом во благо своей национальной безопасности».

Конечно, отдельные западные журналисты с азартом спаниелей копают уйгурскую тематику, и их статьи даже регулярно печатают почтенные издания, но в целом мир на уйгуров, как бы это помягче выразиться, ну, допустим, чихать хотел. Тем более их не то чтобы совсем уж много убивают, это вам не Руанда, вполне терпимые показатели даже по самым смелым прикидкам.

Ибо, как говорил известный американский проповедник Рейнгольд Нибур, «Господи, дай мне душевный покой, чтобы принимать то, чего я не могу изменить, мужество — изменять то, что могу, и мудрость — всегда отличать одно от другого». Это краткое богословское произведение называется «Молитва о спокойствии духа».

_{Фото: Getty Images}