Современному человеку психологическую травму может нанести буквально все, и к возрасту половой зрелости он приходит уже настолько исковерканным судьбой, что отныне может только ретравмироваться, потому что ничего целого в нем больше не осталось. По крайней мере, такой вывод можно сделать, читая психологическую литературу.
Если ты принадлежишь к той славной когорте избранных, которая полагает, что «травма» — это когда очень большой крокодил откусил тебе очень много туловища или когда на голову падают три-четыре кирпича, то нижеследующий текст может тебя несколько обескуражить. (Кстати, словосочетанием «я обескуражен» можно изящно заменять грубые просторечные выражения типа «охренеть».)
С точки зрения современных психологов, нормальный, здоровый человек должен быть уравновешенным, деятельным, счастливым, желать уважения в обществе, с симпатией относиться к себе и окружающим и прочая и прочая. А если вместо этого человек швыряется фекалиями в санитаров, то, видимо, что-то в нем поломалось, травмировалось. Если он не умеет быть счастливым, уравновешенным и так далее, значит, где-то на этапе сборки личности произошла ошибка, которую нужно найти и исправить.
Мысль о том, что некоторые люди рождаются злобными, трусливыми свиньями потому, что на нашей планете быть злобной, трусливой свиньей иногда крайне выгодно в эволюционном плане, — такая мысль современным психотерапевтом воспринимается как кощунство и вопиющая безграмотность.
А за мысль, что некоторые вовремя полученные психологические травмы как раз помогают это свинское начало несколько утихомирить, во многих странах вообще можно пойти под суд, потому что это призыв к домашнему насилию и нарушение прав детей и юношества.
Поэтому ничего такого мы тут делать не будем, а сразу перейдем к истории вопроса.
Обычно появление идеи психологической травмы относят к периоду динозавров психоанализа, таких как Зигмунд Фрейд и Карен Хорни. Но на самом деле этой проблемой озаботились несколько раньше, в 70-х годах XIX века, когда впервые взялись серьезно исследовать психическое состояние участников Гражданской войны в США, так как у некоторых из них развились необычные симптомы. Например, слепота при дневном свете, сердечные боли без видимых физиологических нарушений, тяжелая хромота при неповрежденных конечностях, параличи, а также, например, регулярные видения призраков убитых, которые стоят в обугленных конфедератках прямо за креслом тетушки Бесси и истекают кровью в салатницу.
Так как в те времена врачами становились по большей части действительно образованные люди, то тогдашние медики сразу обнаружили полное сходство этих случаев с описанными у всяких Геродотов, Птолемеев и прочих древних греков. Древние греки писали, что в серьезных сражениях даже опытные ветераны иногда теряли разум, способность говорить, двигаться и мыслить, а потом страдали тяжелыми кошмарами, провалами в памяти, припадками и в целом не годились ни на что, кроме высылки на половинное жалованье в свои деревни под надзор родственников.
Правда, такие случаи были скорее редкими, чем распространенными, в то время как среди участников Гражданской войны их оказалось на удивление немало, хотя статистики тогда толком никто не вел. Статистику стали вести позже, и сегодня мы знаем, что во время Русско-японской войны боевую психическую травму (БПТ, как ее теперь принято называть) получили до 2—3 человек на тысячу.
В Первую мировую к психиатрам с полей боев попадало уже до 10 человек на тысячу. Во время Второй мировой у американцев число военных с БПТ составило 40 человек на тысячу. А во время войны во Вьетнаме количество американских ветеранов с БПТ достигло 30% от всех участников боевых действий. Салатницы тетушки Бесси уже не вмещают в себя всех желающих.
Сегодня любой полицейский после перестрелки и любой военный после каждой операции проходит тщательное обследование психиатров и психологов, и почти в половине случаев специалисты советуют на какое-то время установить за пациентом наблюдение и ограничить его доступ к оружию.
Кстати, один из характерных симптомов первой стадии БПТ — так называемый «взгляд на 2000 ярдов», то есть застывшее, малоподвижное лицо, тяжело дающаяся мимика и расфокусированный взгляд — мимо собеседника в горизонт.
Так что у концепции психологической травмы ноги растут прежде всего отсюда — из множества первых задокументированных и проанализированных свидетельств того, что серьезные моральные переживания могут приводить к тяжелым повреждениям личности и даже к органическим нарушениям. Раньше многие исследователи считали, что все эти «поседел от ужаса», «сошел с ума от горя» и «умер от любви» — скорее романтическая фигура речи, чем реальный диагноз.
Именно шокирующие результаты корейского и вьетнамского конфликтов привели к тому, что с 80-х годов XX века понятие «психологическая травма» стало столь популярным и глобальным, что сбежало из справочников клинической психиатрии и пошло гулять по страницам популярной прессы, докатившись, как видишь, и до нас.
Сегодняшний взгляд обывателя или психолога (без права назначения лекарственных препаратов) готов признать травмой практически любое неудовольствие, которое испытывает подрастающее человеческое существо.
Отлучение от груди — травма; изгнание из родительской постели в персональную кроватку — травма; болонка, которая залаяла; мальчик, показавший пипиську в яслях, — травма, травма, травма…
Признавая невозможность полностью избавить малютку от этих тяжелейших стрессов, специалисты советуют объяснить ему ясно и убедительно, демонстрируя свою любовь и поддержку, что нельзя достать луну с неба. Дать ему излить слезы и утихнуть, посасывая материнскую грудь до старших курсов института.
Предполагается, что человек, воспитанный таким образом, будет иметь минимальный риск травматических расстройств, и к тому времени, когда вокруг него начнут гореть дома, скакать кони и умирать любимые бабушки, он уже будет зрелым, психологически подготовленным человеком, защищенным золотой броней счастливого детства. И он не свихнется от ужаса при первом же столкновении с реальностью (ну а если свихнется, то психотерапевтическими услугами сейчас разжиться проще, чем найти хорошего чистильщика ботинок).
Кроме того, человек, выросший вне насилия, унижения и постоянного травмирования, будет обладать пониженной агрессивностью и относиться к насилию строго отрицательно.
В целом такой подход может и сработать. Но может и не сработать.
Мы знаем, что, например, в семье одного из самых массовых, чего уж там, убийц в истории человечества — Владимира Ленина — придерживались руссоистских методов воспитания: детей не то что не били, на них даже голос не повышали. В чрезвычайно мирной семейной обстановке выросли Гитлер и Пол Пот. А некоего Уинни Черчилля примерно в то же время лупили как сидорову козу, пороли и дома, и в школе иногда по нескольку раз в неделю (к чему он относился вполне философически), но из него выросло вовсе не забитое, униженное и злобное существо, а один из самых любимых мировых политиков, остроумный автор, блестящий военный и любящий супруг. При этом перечисленная тройка диктаторов видеть кровь не любила и доверяла зачистку территорий рукам соратников, в то время как Черчилль провел немало времени на полях жестоких сражений и насмотрелся там такого, что и геродотовским ветеранам хватило бы выше крыши.
Да, большинство серийных маньяков заявляли о том, что в детстве с ними плохо и неправильно обращались, но, невзирая не все талмуды, написанные про это обстоятельство, такой вроде бы безупречной логике мешают три фактора.
1. Это заявления делали люди, балансировавшие на волоске от смерти или пожизненного заключения, а потому они по определению были готовы на любые признания, которые бы смягчили их участь или вызвали к ним каплю сочувствия.
2. У жестоких, агрессивных родителей с сексуальными расстройствами по законам генетики чаще рождаются жестокие и агрессивные дети с сексуальными расстройствами.
3. Дети, склонные к насилию, жестокости и с отсутствием эмпатии, чаще вызывают родительский гнев и, соответственно, чаще бывают наказанными, чем дети легкие и послушные.
Чтобы понять, почему не работает правило «счастливый ребенок — непременно счастливый взрослый» (и наоборот: «затюканный, униженный и всеми способами оскорбленный ребенок — вовсе не обязательно несчастливый взрослый»), нужно понять саму суть того, что мы называем травмой.
Вот, например, что пишет известный психотерапевт, специалист по психологическим травмам Армен Бегоян, руководитель Департамента клинической психологии и психотерапии Harmand Hilfmann School of Professional Psychology: «Очень многие специалисты связывали причины психических и поведенческих расстройств с травмами детства, полагая, что именно неудовлетворение потребностей ребенка (в принятии, любви, безопасности, питании и т.д.) и есть генератор психической травмы. Однако, по-видимому, дело не в неудовлетворенных потребностях детства, а в неоправданных ожиданиях, ломке сценария вообще, вне зависимости от возраста. Просто чаще всего первые концептуальные диссонансы человек испытывает именно в раннем возрасте…» («Психотерапия» № 5 (125), 2013).
Эти золотые слова все чаще произносят практикующие психиатры и психотерапевты, но общественное мнение строго их игнорирует. Потому что оно идет вразрез с цивилизационной идеологией современности.
Что такое «концептуальный диссонанс»? Это когда действительность категорически в худшую сторону отличается от наших прогнозов. Прогнозы же мы строим на основании нашего жизненного опыта (ну и радужных надежд, конечно), и никак иначе. Никаких врожденных представлений о порядке вещей во Вселенной у нас нет, это еще философ Локк доказал. И маленькие дети — существа максимально защищенные от травмы, поскольку концептуальный диссонанс им естественным образом неведом. Именно поэтому детишки наших не таких уж далеких предков спокойно играли в городки костями убитого плохого дядьки, стащив их из-под виселицы, и при этом не впадали в пожизненный ступор.
То есть новорожденный, которого вовремя не покормили, будет горько плакать, но травмы не получит. Тем более он не получит он травмы, когда его в тысяча восемьсот сорок третий раз опоздают покормить: опыт уже подсказывает ему, что эта неприятность в порядке вещей, хотя он и не одобряет такое положение дел в целом.
Зато тяжелейшую травму получит юная девушка, которая планировала выйти в поле собирать ромашки, а ее там подкараулил добрый мельник-сосед и учинил над ней насилие. Ведь весь опыт девушки подсказывает, что мир прекрасен и безопасен, мельники — самые добрые существа на свете, а девушки, с которыми такое случается, наверное, сами виноваты — иначе как может твориться такая несправедливость?
А вот если бы девушка родилась в племени практикующих инцестуальный промискуитет неандертальцев, то она либо привычно съездила бы насильнику дубиной по башке, либо, зевнув, позволила ему тешиться в обмен на пару жирных крыс. И не получила бы никакой травмы, так как все происходящее ей было бы понятно, знакомо и ожидаемо.
Понимая природу травмы, мы можем объяснить и возрастание случаев БПТ — травмы военных — за последние два века. Геродот описывал случаи этой травмы у солдат после катастрофических боев (а именно сражения при Марафоне), когда все поле брани было покрыто кусками тел и тысячами трупов, то есть увиденное выходило далеко за рамки допустимого и понятного даже для тех суровых времен. Еще у Ксенофонта указано, что истинным воином не может считаться воин ни разу не побежденной армии, потому что смерть друзей, поражение и бегство — это то последнее испытание духа, которое окончательно закаляет бойца. Чем рафинированнее и невоинственнее общество, тем большее количество людей просто не готово признать тела убитых нормальной деталью пейзажа, а использование призывников из студентов и вчерашних школьников приводит к зашкаливающему проценту БПТ даже при локальных и не слишком кровавых конфликтах.
Так что получается парадокс: чем нежнее и бережнее мы воспитываем человека, ограждая его от любых неприятностей, тем больше он рискует разжиться качественной психологической травмой уже в более зрелом возрасте. Именно после разворота человечества лицом к ребенку, после того, как идея воспитывать сыновей палками, а дочерей оплеухами стала казаться небесспорной, мы столкнулись с кризисом подросткового возраста, который часто тем сильнее проявляется, чем в большей безопасности и радости жил ребенок. Из любимого, единственного неповторимого красавца и умницы, царя своего маленького мира превратиться в средней руки неудачника, безразличного девушкам, вообще мало кого интересующего, кроме его скучных, уже облезлых и, как выяснилось, не очень обеспеченных предков?! Вот она, драма Гамлета, — страшное несоответствие окружающего мира и творящегося в нем хаоса твоим высоким представлениям о правильном порядке вещей.
Впрочем, концептуальные диссонансы могут подкараулить нас в любом возрасте. И чем позже они пойдут обильным стадом, тем разрушительнее может быть их влияние. Трагедия стареющей красавицы, брошенной примерной жены или разорившегося удачливого бизнесмена, разочарованного в главной своей теории ученого — сильнее трагедии ребенка, изгнанного из родительской спальни в детскую, так как ребенок был куда меньше уверен в своих правах на желаемое, чем бывшие счастливчики, которых долгие годы благополучия как-то совсем не подготовили к моменту крушения всех надежд.
Значит ли все это, что постом, молитвами и кнутом воспитываются более душевно здоровые люди? Разумеется, нет. Ребенок для нормального развития на самом деле нуждается в ласке, безопасности, поддержке и бережной заботе (не говоря уж о пище и новом айфоне). Неуверенность в себе, выученная беспомощность, излишняя агрессивность преотлично развивались и у некоторых спартанских мальчиков, невзирая на всех лисиц и все криптии.
В идеале надо как-то соблюдать правильный баланс. Вот у упомянутого выше Уинстона Черчилля этот баланс был. Да, его били за страшную тупость в латыни и леность ко многим занятиям, но это был его выбор — бездельничать и отлынивать! Да, он готов был заплатить пятиминутными тумаками за право болтаться в парке, охотясь на птиц, вместо того чтобы изнывать над «Галльской войной» — это честный обмен. Никакой выученной беспомощности, сплошной контроль над своей жизнью. Кроме того, он, в отличие от Ленина и Гитлера, принадлежал к крошечной горстке самых знатных, богатых и влиятельных семейств мира, который и был для него тем самым блюдечком с каемочкой. Получая очередную выволочку от учителя в школе, Уинстон прекрасно знал, что миллионы мальчиков не имеют шанса даже понюхать ручку двери этого элитного заведения. Кроме того, он был силен, здоров, очень хорош собой и пользовался популярностью у однокашников, а в будущем его ждало наивысшее положение в обществе просто по праву рождения. Поэтому Уинстон как-то не очень сумел травмироваться в этих чудовищных условиях.
Кстати, и взрослому человеку можно бороться с концептуальными диссонансами. Например, трезво оценивать себя и свои шансы на успех в любом деле, всегда серьезно рассматривать самые кошмарные сценарии, не отталкивать скептиков и тех, кто высказывает свои опасения по поводу твоих планов, уважительно относиться к рискам. И выкинуть на помойку стопку брошюр про веру в себя, визуализацию желаний и позитивное мышление.
И может, стоит не слишком часто посещать психоаналитиков, чтобы как можно глубже занырнуть в пучину своего несчастного детства, извлекая оттуда все новые и скелеты и чугунные ядра давних горестей. Сами по себе эти детские переживания вовсе не обязательно были травмами, а вот внезапное осознание того, что тебя воспитывали не мама с папой и бабушкой, а жестокие токсичные чудовища, которые недодали тебе несколько тонн чистого детского счастья, — вот это может привести к чудесному концептуальному диссонансу. Нет, конечно, взгляда на две тысячи ярдов и явления призраков мы тебе не обещаем, но…
Фото: Shutterstock/Fotodom.ru; Getty Images; коллаж Алексей Коннов
