Светлана Павлова: «Жить, отдавая эмоции своим книгам — невероятная привилегия»

Твоя книга, «Голод. Нетолстый роман» мощно выстрелила. Что ты по этому поводу чувствуешь? Нет страха перед следующим романом? Или наоборот, азарт?

Ах, убили вторым вопросом наповал. Весь год думаю про этот страх. Он был, и долго не давал мне что-то делать. Ну, я потом с собой договорилась, сменила лицо повествования на середине книги с первого на третье, и полетело.

Азарта нет, есть волнение, трепет. Ещё я чувствую существенное писательское взросление. Например, выкинула из новой рукописи целую главу, почти 2 авторских листа (это 80 тысяч знаков). Потому как поняла, что не верю в происходящее, в героя, в то, что он делает и говорит. Лет пять назад никогда в жизни бы так не поступила, мучила бы и мучила кусок. Как отрезать сотни гениальных мыслей, над которыми корпела столько часов? Жалко же. Ну, а сейчас больше мудрости что ли появилось, умение справедливо на себя со стороны посмотреть.

Что до первого вопроса. Есть такая песня исполнителя Хмырова — «Аппартура». А в ней строчка: «И почему же даже сильным спортсменам хочется плакать навзрыд, получив медаль». Вот я теперь хорошо знаю почему.

Как вообще произошло, что ты решила написать эту книгу?

Это так долго болело, что ее невозможно было не написать. Плюс я однажды подумала: 15 лет почти с этими проблемами прожила; может, мне это не просто в качестве испытания было послано, а чтобы я историю по мотивам сочинила? Спасительная оказалась мысль.

И вот ещё какой момент есть. Есть авторы, которые, занимаются текстами, лежащими не столько в поле чистого искусства, что уйдет в вечность, но в поле социального активизма, назовём это так. То есть авторы этих текстов больше сфокусированы на актуальной повестке, на какой-то несправедливости, на попытке починить мир. Вот я точно к этой категории отношусь. И мне бы хотелось хоть немного руку к починке мира приложить через текст — по тем вопросам, которые меня волнуют.

Ты неоднократно упоминала в интервью, что «Голод» во многом автофикшн. Как тебе самой удалось победить проблемы с пищевым поведением? И как ты считаешь, что или кто виноват в их появлении у девчонок?

В подростковом возрасте они только начались, а продолжались долго, аж лет до 28. Универсального ответа про «победу» у меня, пожалуй, нет: там было множество факторов. Конечно, терапия, коррекция мыслей, работа над тем, чтоб глаз красоту искал не только в навязанном-привычном. Еще мне встретился человек, который сказал мне, что я красивая женщина. Он был не первый, конечно; просто ему я поверила.

Мне кажется, «виноват» — это слишком сильное слово. Но да, внешние факторы имеют колоссальное влияние. Начиная от того, говорят ли тебе дома, что вот мол морда треснет — столько конфет есть. Заканчивая массовой культурой — от групп в социальных сетях, гламуризирующих анорексию, до того, что нам показывали по телевизору, в кино, журналах.

Мне недавно попался рилс с отрывком из шоу начала нулевых — «Топ-модель по-американски». Там на кастинг пришла девушка — красивая, стройная, размера M (это было подписано, для меня это, скорее, S / XS, да и в целом — без разницы). Ее Тайра Бэнкс спрашивает что-то в духе «Вы мол осознаете, что вы плюс сайз модель?». И посмотрела с прищуром злобным. Я чуть со стула не упала. Да ёлки-палки, Тайра Бэнкс, подумалось тогда. Но это сейчас. А мы ведь, поколение нынешних 30-летних, на всем этом безобразии росли.

Тебя часто ассоциируют с героиней «Голода» Леной? Что при этом чувствуешь?

А я уже особо об этом не думаю. Раньше задевало, когда приравнивали. Хотелось сразу идти разъяснять. Сейчас спокойно отношусь к тому, что читатель волен про мою книгу думать, что хочет. Я как-то была приглашена на книжный клуб «Под обложкой», который ведет литературный критик Наталья Ломыкина. Мы почти три часа с участницами проговорили.

И что занятно: совсем небольшая часть обсуждений была посвящена внешности, красоте, РПП. Волновало местных барышень много чего другого из книги: Ленин служебный роман с этим придурком Сергеем, её новые отношения, её дружба. Говорили про офисную линию — знаю, что она отклик во многих сердцах нашла. Про язык современный в романе, про мою любовь к интернетным словечкам и англицизмам.

Я совершенно не против, это даже ведь интересно. Закладываешь одно — читают другое. А сколько за меня умного придумывают читатели! Даже иной раз не хочется признаваться, что в первоначальной идее «такого не было». Короче, я отстраняюсь от задумок, с вниманием слушаю.

Кстати, про твой язык! Это специально для книги? Или у тебя по жизни такой вайб?

Нет, не специально: у меня речь такая сама по себе — полная англицизмов, интернет-словечек, жаргона. Я знаю, что многие пеняют на это: мол, а кто тогда будет настоящий литературный язык оберегать? Наверное, те, кто считают, что он, язык, в опасности. Мне же кажется важным фиксировать его перемены. Интересно, короче говоря, за ним наблюдать.

Какие у тебя сейчас отношения с едой? Готовишь ли ты дома или предпочитаешь есть готовое?

Готовлю я весьма посредственно, увы (хотя ко всему остальному домашнему быту отношусь крайне трепетно). А на, то чтобы регулярно столоваться в ресторанах — пока не заработала. К тому же, мне просто не нравится в них ходить. По-моему, в московском общепите многовато высокомерия и снобства. И эти тревожные маленькие порции по цене крыла от самолета… Какой-то вздор.

А хочется как в Италии: чтобы тебе принесли таз пасты, съев который ты не можешь дышать, вина налили с горочкой, и хозяйка заведения, не говорящая по-английски, ещё и шуточку пошутит, даст прикурить, выкроит стол без брони, и все посмеются, и все хорошо. Душа.

Как ты считаешь, что изменилось в восприятии темы стандартов красоты в обществе за последние годы?

С одной стороны, сдвиг в хорошую сторону и вправду есть. Я наблюдаю за зумерами: они все по-разному выглядят, не как под копирку, что было модно в годы моей анорексичной юности. С другой — грущу, что не прекращается история с Оземпиком, что рецепты в предложке Инстаграма (запрещенная в России экстремистская организация) зачастую сопровождаются «я на этом салате похудел на 20 кг», что женскую одежду до сих пор в основном демонстрируют девушки размера XS. Но тут, наверное, как с любым активизмом и теорией малых дел: ждать результатов мгновенных не стоит. Чтобы стандарты красоты изменились, нужны годы. Главное просто никогда себе не говорить «Ну, всё равно ничего не изменится».

Если вспомнить Муми-маму Туве Янссен, вот у нее идеальное (на наш взгляд!) отношение к собственному весу — она говорит о себе не «поправилась», а «раздобрела в талии». Если поставить на один конец шкалы твою Лену, а на другой — Мумми Маму, то где будешь ты сама?

Банально и предсказуемо отвечу, но где-то по серединке. Мышление героини Туве Янссен — пока что запредельная планка. Девочки, стремимся к ней. Но и туда, где Лена (в начале книги), я уже однозначно не пойду. Просто не хочется себя в такое окунать. Хотя не буду лукавить: у меня бывают дни, когда я себе ужасно не нравлюсь. А бывают — когда нравлюсь себе чрезвычайно.

Вы знаете, оба эти состояния редко зависят от того, сколько я вешу, какая у меня стрижка и что на мне надето. Они зависят от того, происходит ли у меня что-то классное в профессиональных делах. От какой-то творческой удачи. От душевного спокойствия. Быть может, от того, что я влюблена в хорошего человека. И очень важно себя к этому возвращать: что внутреннее влияет на внешнее в большинстве случаев.

Как ты относишься к бодипозитиву?

Естественно, хорошо, а как иначе? Просто хочется так жить, чтобы он стал самим собой разумеющимся. Нормой, о которой все забыли. Чем-то повседневным, для чего не нужно отдельное понятие.

В «Голоде» ты поднимаешь вопросы не только о расстройствах, но и о поиске себя, о принятии, о стандартах красоты в жизни человека. Какая из этих тем для тебя самая важная?

Сложно выделить одну; мне кроме жизни в заложниках стремления быть «90 — 60 — 90» много о чём хотелось в книге поговорить. О вреде достигаторства, феномене креаклов и их экзистенциальном кризисе, связанном с ощущением бессмысленности своего дела. О лживых ценностях корпоративной культуры, выжимающих из людей последние соки. О том, как важно принятие и пространство без осуждения. О том, какие стремления нам навязывает общество потребления. О том, каким удивительным человеком была моя бабушка, переписка с которой легла в основу эпистолярной линии книги.

Получается, что в «Голоде» вообще много личного. Какие ты как писатель ощущаешь эмоции, отдавая себя своим книгам?

А это удобно даже в каком-то смысле — так жить, отдавая эмоции книгам. Особенно если страдание переживаешь. У тех, кто не занимается литературой, есть опция разменять страдание на урок, сказать «всё ради опыта». У меня же есть опция сказать: «всё ради прозы». Невероятная привилегия! Мне вообще иной раз кажется, что даже неинтересно какой-то момент прожить, не имея возможности потом его зафиксировать на письме.

Ты требовательный к себе человек? Какую черты своего характера считаешь самой важной?

Ой, требовательный ужасно. С этим так неудобно жить. А что касается черт: наверное, ранимость, искренность и, хотелось бы верить, храброе сердце. Это всё непросто бывает поженить. Но как-то, на удивление, уживается.