Станислав Румянцев: «Артист — это как хождение по канату»

Начнем с того, что ты и телеведущий, и в театре служишь, и режиссирушь, а сейчас еще и главную роль в кино сыграл. Что тебе вообще ближе - театр, кино или телевидение? Если бы можно было выбирать что-то одно, что бы выбрал?

В целом я бы выбрал не выбирать, потому что понятие «артист» широкое. Артист как художник занимается разными творческими вопросами, и они все настолько разные, и в каждом из них есть какая-то своя уникальная вещь. В театре есть живое «здесь и сейчас», моментальный отклик от зрительского зала. Это как хождение по канату, нет права на ошибку, все будет видно, в этом интерес и азарт. Телевидение для меня — абсолютная свобода. Я делаю все, что хочу, в кадре: я шучу, прикалываюсь, импровизирую… Чем свободней ты, тем лучше!

А в кино — это природа единения. Меня ведет чувство, что огромный коллектив, порой команда в пятьсот человек, создает одно целое. Человек давно на Земле, и эта любовь к объединению на каком-то генетическом уровне у нас сохранилась. Именно поэтому люди, попадая на съемочную площадку, очень очаровываются кино. Каждый знает свое маленькое дело, и получается такой слаженный муравейник.

Если бы все-таки пришлось выбирать, то я бы выбрал кино. Это, мне кажется, возможность оставить след в истории, принести свою ценность огромному количеству людей, потому что театр и телевидение имеют более узкую аудиторию, а кино — это широко, это возможность поделиться своей историей с миллионами людей.

У тебя в послужном списке мы обнаружили два иммерсивных спектакля, в свое время гремевших в столице. Где сложнее играть — в классическом театре или в современном?

Мне сложнее в классическом, потому что, во-первых, мне менее интересно, и в этом основная сложность. Очень сложно оправдать классику, если нет какого-то хода понятного, это становится сложной задачей — именно сделать спектакль живым. Тут нужен действительно талантливый режиссер. А если придет талантливый режиссер, то спектакль уже, возможно, будет не таким классическим, он станет современным.

Есть такой актер — Джеймс Тьерре. У него большой послужной список: он и актер, и режиссер, и все остальное, и это внук Чарли Чаплина. И как-то на первом курсе я посмотрел его спектакль «Симфония майского жука», и он там делает сальто, поет, играет на скрипке… Он такой основоположник понятия «синтетический артист» — это артист, который может все. И он меня поразил, я пошел на акробатику, я пошел заниматься контемпорари-дэнс, изучать игру телом, пошел на дополнительные занятия по вокалу. Мне захотелось стать синтетическим артистом, который в одном спектакле может все.

В том же «Черном русском» Максима Диденко я пел, делал сальто, танцевал, плакал, стрелял, кричал, читал стихотворения, говорил на французском… Это был такой спектакль, в котором ты все, что только умеешь, сделал. Небольшое количество таких артистов есть в Москве. Когда приходим на кастинг на такие спектакли, мы все друг друга знаем. Конечно, мне легче в таких спектаклях, я там как рыба в воде. Драматическим артистам там сложнее, и наоборот. Тут дело даже не в том, чтобы себя показать, просто у тебя инструментов больше, а для зрителя это тоже впечатление.

А ты сам ходишь в театр?

Вообще, люблю театр, стараюсь ходить. Я могу ходить на одно и то же. Например, я смотрел спектакль Сергея Землянского «Демон» в Театре Ермоловой раз пять точно. Несколько раз я смотрел «Улыбнись нам, Господи» в Театре имени Вахтангова, спектакли Виктора Рыжакова, — это вообще мой мастер, я люблю все, что он делает. И, конечно, «Барабаны в ночи» Бутусова я тоже раза четыре видел в Пушкинском театре.

Я скорее иду за режиссером. У меня есть список режиссеров, которых я хочу смотреть, и я рад, что живу в одно время с ними. Это и театральные режиссеры, и кинорежиссеры. Что бы ни сняли Тарантино, Макдонах, Иньярриту, Шазелл, я обязательно буду смотреть их фильмы, потому что мне нравится их творчество. А ходить на одни и те же спектакли — это здорово! Есть возможность замечать новое. И хождение по канату хочется смотреть. И когда ты внутри, ты понимаешь, как это работает. Смотреть важно, чтобы потом было чем делиться дальше.

Поговорим про твой фильм. В новом блокбастере «Федя. Народный футболист» ты сыграл игрока «Спартака» Федора Черенкова. А у тебя лично какие отношения с футболом? За кого болеешь? Когда последний раз был на футболе?

С детства я занимался футболом, были какие-то задатки. Но непрофессионально. В итоге просто ум победил, а не спорт: я поступил в Бауманку на программиста. Возможно, был бы я менее умным, то получилось бы в спорте задержаться. Ну и воспитание… Папа культивировал во мне, что работать головой — здорово! И я его сначала послушал, а потом не послушал, стал актером. (Смеется.)

Футболом продолжал заниматься, играл за Школу-студию МХАТ, потом за МХТ им. Чехова, участвовал в соревновании, в котором разные театры играют между собой в футбол. За счет этого я знакомился с многими артистами, потому что они были моими товарищами по команде. В этом плане мне удалось совпасть с героем, у меня было понятие, что такое футбол. Когда стал актером, с 2010 года, отошел от спорта. Понятно, следил за большими событиями, такими как чемпионат мира, но профессионально другое направление у меня было, актерское.

При подготовке к роли я очень плотно познакомился с командой «Спартака», с нынешними игроками. За время съемок я стал другом команды «Спартак», как я это называю, на съемках меня называли Федей. Пригласили меня на матч, пошутили — мол, посмотрим, принесешь ли ты ему удачу. В итоге 3:2. Мне сказали: «Ну, значит не зря тебя утвердили!» С тех пор я раз в неделю-две хожу на матчи «Спартака» с женой и дочкой, болеем за красных. Последний матч был, «Спартак» играл с принципиальным соперником «Динамо» — 2:2, ничья.

Как еще готовился к роли?

Степан Акелькин (тренер по физической подготовке сборной России по пляжному волейболу. — MAXIM) помогал мне готовить мое тело к съемкам. Шесть раз в неделю я ходил в зал, он мне составлял программу, я параллельно работал в Санкт-Петербурге и специально даже прилетал на занятия с ним.

В начале фильма Федя еще молодой, и мне нужно было сбросить верх, похудеть, а низ набирать. Ноги качались все время. Мы отсняли молодого Федю, и мне нужно было срочно набрать верх, потому что в фильме он проходит тренировки и становится крепким. Задача сложная, но, мне кажется, у нас получилось. Природа помогла обрести футбольный загар: мы снимали в футболках, солнце светило. Я был интегрирован во все футбольные схемы, хотя у меня был дублер — Роман Воробьев, бывший игрок сборной России. С ним еще были индивидуальные тренировки.

Конечно, познакомился с семьей Федора Черенкова, с его дочерью Анастасией, с его близкими. Изучал биографию, смотрел видео, интервью, матчи. Наблюдал, как он бегает, празднует гол. Он очень был рефлексирующий человек, сомневающийся.

Ко всем своим прочим талантам и достижениям ты еще и каскадер. Скажи, в реальной жизни приходилось применять свои навыки? Как ты вообще относишься к экстриму в жизни?

Я очень люблю экстрим, и мне повезло его реализовать. Не секрет, что актер, когда присоединяется к фильму, подписывает контракт, в котором запрещается подвергать свою жизнь опасности.

А мне повезло попасть в телевизионную программу «Горизонт приключений», где мы путешествуем по России, и она с элементами экстрима: я там лезу на скалу, сплавляюсь на байдарках, залезаю в пещеры, летаю на парапланах, погружаюсь в озеро. И это как раз проект, в котором мне сказали: «Можешь делать все, что угодно. Жаль только, что у тебя нет брата-близнеца». Весь экстрим, который я люблю, я смог удачно реализовать в этом проекте.

В жизни же, когда становишься родителем, уже стараешься не рисковать. Думаешь: «Так, я хочу увидеть свадьбу дочери, так что я сюда не полезу». Есть смешная история: 17 лет, 11-й класс, выпускной, я на роликах переезжаю дорогу, Ленинский проспект. Случилась авария, машина вылетела и сбила меня. Я повернулся спиной к машине, успел запрыгнуть на роликах на капот и никаких повреждений не получил, она меня провезла вперед на метров двадцать. Капот не подлежит восстановлению, но я был абсолютно цел. Обычно у людей изначально есть определенные навыки, полученные на акробатике или занятиях единоборствами. А дальше они их развивают и становятся профессиональными каскадерами. Мне нравится, что в кино можно получить этот экстрим, но все не по-настоящему и относительно безопасно.

Родительство что-то поменяло в твоем мировоззрении? Ты строгий папа? Чему, как ты считаешь, важнее всего научить ребенка?

Родительство поменяло все в моем мировоззрении. Первое — я стал в стократ больше любить своих родителей. Когда ты встаешь ночью кормить ребенка, моешь его совсем маленького, ты понимаешь, что твой папа и твоя мама делали то же самое для тебя. Мы жили в то время, в которое все это не снималось на телефон, поэтому это стерлось из памяти, а нынешнее поколение будет видеть много записей, на которых родители организуют им дни рождения, выбирают подарки, как они их любят, и они будут больше уважать своих родителей. У нас же это какие-то черно-белые фотографии, где ты с медведем на диване, а сзади ковер на стене. Я понял, что очень люблю своих родителей, и я виноват перед ними за то, что говорил, что мне какого-то внимания не хватило, а на самом деле был проделан огромный труд, который я просто не помню.

Во-вторых, дочь научила меня беззаветной любви, когда ты просто отдаешь и не задумываешься об этом, у тебя нет опции «не делать». Ты просто все делаешь и не ждешь в ответ чего-то. Мое отношение к женщинам изменилось, я понял, что любовь — это просто отдавать.

Я очень нестрогий отец. Мне нравится азиатская система воспитания, когда до определенного возраста — только «да». Моя дочь получает все «да» на свои желания, а если что-то невозможно — например, пойти в батутный центр в час ночи, приходится объяснять, что он просто не работает. Самое главное, чему нужно научить ребенка, — любить мир, а это возможно только на собственном примере. Это попугайчики, которые копируют нас. И чтобы научить их счастью, надо самим быть счастливыми.