Я часто вру. Почти всегда, честно говоря.
Для меня важнее всего сохранить самоуважение и свободу, которая у меня есть сейчас. Но сохранить очень трудно. Нужно все время бороться. И если вопрос станет так, что я вынужден буду играть музыку, которую не хочу играть, но которая будет нравиться людям, было бы нечестным ее играть, правда?
Я уже не работаю в кочегарке. И на самом деле я этому, конечно, очень рад. В такой работе есть налет романтики: подпольный музыкант, все такое. Но это же ненормально. Это пользы делу не приносит. Гораздо больше пользы в том, чтобы заниматься своим делом, и только им, а не гнуть спину, кидая уголь.
Я вообще не могу сказать, что меня что-то устраивает. Если бы меня что-то устраивало, я бы просто этим перестал заниматься.
Я очень философски отношусь к неприятностям и считаю, что их просто надо переждать — и все образуется.
Насчет своей популярности могу сказать только одно: не сотвори себе кумира.
В детстве меня дразнили «японцем», и я очень обижался. Сейчас мне в голову не придет выяснять, кто по национальности мои друзья. Я не хочу устраивать цирк, я хочу, чтобы люди слушали музыку и забыли, откуда я — из СССР или из Канады.
Я люблю все, что сделано руками. Наверное, потому, что сам кое-что могу. Я по образованию краснодеревщик. Дерево люблю. И все, что с ним связано: листья, кору, корни…
Ночь для меня — это особое время суток, когда исчезают все отвлекающие факторы. Но не только. Ночь наполняет меня ощущением мистики. Все предметы, явления, вещи становятся ночью другими. Дневной человек и ночной человек — один и тот же, разумеется, и тем не менее разные люди. Можно сказать, что ночь дает мне чувство романтики.
Когда началась гласность, все как с цепи сорвались говорить правду. Это было очень популярно. А в наших песнях нет никаких сенсационных разоблачений, но люди по привычке пытаются и здесь найти что-то этакое. И в результате «Перемены» стали восприниматься как газетная статья о перестройке.
В Ленинграде рок делают герои, в Москве — шуты.
Вместо перемен — тишина, вместо свободы — неизвестность. У меня такое впечатление, что мы все больны СПИДом, что скоро может случиться непоправимое.
Из-за поклонников я стал домоседом, хотя раньше никогда им не был. Я не могу погулять по городу, не могу сходить в гости, к друзьям, потому что в меня все тыкают пальцем: «Смотри, Цой пошел».
Крики — немножечко диковато, аплодисменты — слишком официально, а вот цветы, пожалуй, в самый раз. Им я всегда радуюсь, как ребенок.
