Снайпер дома Павлова: документальные кадры, как Анатолий Чехов убивает своего 40-го фашиста

Стояли две «зеркальные» зеленые четырехэтажки — дом Потребсоюза и дом Соцконтроля. Хорошие дома, крепкие, для начальства. Между ними шла железная дорога к мельнице Гергарда, а перед ними, за площадью 9 Января, — «молочный дом». Это был Центральный район Сталинграда, на возвышенности, с которой открывалась панорама на весь город, что и определило его как арену двухмесячного сражения осенью 1942 года.

Здесь оборонялся 42-й гвардейский стрелковый полк полковника Елина. Офицеры полка быстро поняли тактическую выгодность позиции в двух крепких многоэтажках с хорошими подвалами, стоящими перед площадью, за которой находятся немцы.

Дом по улице Пензенская, 61, захватила разведгруппа сержанта Павлова. Соседнюю многоэтажку заняли красноармейцы под командованием лейтенанта Заболотного, которые для этого под огнем прорыли к дому траншею через улицу Солнечная.

На следующий день немцы попытались снова занять здание, но в него уже зашли бойцы лейтенанта Афанасьева с бронебойными ружьями и пулеметом, и атака была отбита. Больше немцы серьезных попыток взять дом Павлова не предпринимали по двум соображениям: во-первых, пехотные атаки через площадь под пулеметным огнем были неперспективны, а во-вторых, даже если б дом удалось занять, тянуть к нему всю коммуникацию предстояло тоже через эту обстреливаемую площадь, что было не очень заманчиво. Германские офицеры приняли решение уничтожить дома артиллерией.

Немцы два месяца эти дома почти не атаковали, они пытались прорвать дивизию Родимцева на флангах, и самые страшные бои шли тогда за волжские овраги, развалины зданий НКВД, Дом железнодорожника и Г-образный дом. А в центре, в районе площади 9 Января, немцы ежедневными обстрелами крошили занятые красноармейцами здания.

Дома стояли для них неудобно, торцом, поэтому огонь был малоэффективен, но дом Заболотного они все же смогли развалить. Однако дом Павлова устоял. А горстка бойцов тут была, потому что место это в Сталинграде было тихое, у них за два месяца всего трое погибли. Родимцев отправлял сюда всех приезжавших к нему корреспондентов, отвечать за смерть которых ему не хотелось, — именно поэтому дом Павлова так прославился.

С этого дома открывался отличный обзор немецких позиций. И вскоре командование прислало сюда 19-летнего парня из Татарстана, снайпера Анатолия Чехова.

Глазами Чехова

«Много дней и много ночей эти всевидящие глаза смотрят с пятого этажа разрушенного дома на город. Эти глаза видят улицу, площадь, десятки домов с провалившимися полами, пустые, мертвые коробки, полные обманчивой тишины».

Осенью 1942-го снайпер встретился с фронтовым корреспондентом Василием Гроссманом, написавшим потом очерк «Глазами Чехова». Снайпер и журналист между бомбежками и охотой долго разговаривали о жизни и о войне. Чехов рассказывал о себе очень искренне, а Гроссман изложил его рассказ в газете, добавив к нему свои фронтовые наблюдения и зарисовки.

И теперь, благодаря им, мы можем увидеть войну глазами Чехова.

Отец его работал на химическом заводе, сильно пил, часто бил жену и детей. В 16 лет Чехов пошел работать на завод. Был слесарем, электриком, газосварщиком, аккумуляторщиком. К восемнадцати стал мастером, потом пришла повестка из военкомата.

«Вообще, я в детстве не стрелял ни из рогатки, ни из чего, жалел бить по живому», — признался он Гроссману.

К моменту их разговора в сталинградских развалинах вчерашний электрик в совершенстве изучил многие принципы оптики и мог говорить о законах преломления света, о действительном и мнимом изображении, рисовать сложный путь светового луча через девять линз оптического прицела. Через свой четырехкратный прицел Чехов смотрел на мир глазами не только стрелка, но и физика.

«Я хочу стать таким человеком, который сам уничтожает врага», — заявил он в военкомате.

В школе снайперов он, помимо стрельбы, тренировал себя на определение расстояния без оптического прибора. Анатолий загадывал: «Сколько до того дерева?» — и шагами проверял. Сперва получалась полная ерунда, но постепенно он научился определять большие расстояния на глаз с точностью до двух-трех метров. И эта нехитрая наука помогла ему на войне не меньше, чем знание оптики. Любой пейзаж он научился воспринимать как совокупность ориентиров: березки, кусты шиповника, ветряные мельницы стали для него местами, откуда мог появиться противник, и помогали быстро и точно повернуть дистанционный маховичок.

Человек, который уничтожает врага

Вскоре он оказался в Сталинграде в рядах 13-й гвардейской дивизии Родимцева. Сначала воевал простым пехотинцем, потом ему выдали снайперскую винтовку и отправили в дом Павлова.

В первый день Чехов устроился на лестничной площадке у остроконечного выступа стены, так, чтобы тень от выступа падала на него: он становился совершенно невидим в этой тени, когда вокруг все освещалось солнцем. Винтовку он положил на чугунные узорчатые перила. Он поглядел вниз. Привычно определил ориентиры, их было немало.

По пустынной улице шли два немецких солдата. Они остановились в ста метрах от того места, где сидел Чехов. Он через прицел долго смотрел на них. Постояв, они пошли за угол здания и скрылись. Мимо его позиции бесшумно прошла большая сибирская кошка, распушив хвост. Она поглядела на Чехова, глаз ее засветился синим электрическим огнем.

Это странное чувство нерешительности знакомо почти всем снайперам перед первым выстрелом. О нем рассказывал Чехову знаменитый Пчелинцев, вспоминавший о своем первом охотничьем выстреле по человеку.

Чехов спустился в подвал, где на никелевой кровати спал сержант Павлов и его боевое отделение, развалившееся кто как в полуобгорелых креслах, собранных в брошенных квартирах. Чехов налил себе горячего чая в жестяную кружку. Вскоре сержант проснулся, заскрипел пружинной кроватью и спросил:

— Ну что, Чехов, многих немцев сегодня убил?

Чехов ему не ответил, весь вечер сидел задумавшись, а перед тем, как лечь спать, сказал:

— Ребята, патефон сегодня я прошу не заводить.

«Затем мы вошли в первый подъезд (дома Павлова. — Прим. ред.) и поднялись на четвертый этаж. У этого окна меня и засняли тогда на пленку, как раз в тот момент, когда я убил сорокового по счету фашиста, — пояснил Анатолий Чехов» (Иван Афанасьев. Дом солдатской славы).

Работа без обеда

Рано утром, хорошо выспавшись, он занял позицию на пятом этаже дома и стал ждать. Вскоре показался немец с эмалированным ведром. Чехов повернул дистанционный маховичок, поплыл кверху крест нитей, он отнес прицел от носа солдата на четыре сантиметра вперед и выстрелил. Из-под пилотки мелькнуло что-то темное, голова мотнулась назад, ведро выпало из рук, солдат упал. Чехова затрясло. Через минуту из-за угла появился второй немец, в руках его был бинокль. Чехов нажал спусковой крючок. Потом появился третий, он хотел пройти к лежавшему с ведром, но не прошел. «Три», — сказал Чехов.

Накануне снайпер определил дорогу, по которой немцы ходили в штаб, расположенный за домом, стоявшим наискосок. Определил дорогу, по которой немцы подносили боеприпасы к дому напротив, где сидели автоматчики и пулеметчики. Определил дорогу, по которой немцы несли обед и воду для умывания и питья. И теперь глаза Чехова и его палец на спусковом крючке устроили немцам на этих дорогах геноцид.

В обед враги перемещались только короткими перебежками (к вечеру Чехов заставил их ползать). Они открыли по дому Павлова минометный огонь, яростный и бесполезный. А потом сорок минут кричали на весь район хором: «Рус, обедать!»

Но Чехов обедать не пошел. Наоборот, это приглашение к примирению привело его в бешенство. Он увидел офицера. Тот шел уверенно, а из всех домов выскакивали автоматчики, становясь перед ним навытяжку. И снова снайпер повернул дистанционный маховичок, поплыл кверху крест нитей — офицер мотнул головой и упал боком, ботинками в сторону Чехова.

Раскинулось море широко

В сталинградских развалинах Чехов рассказал Гроссману о сделанном им открытии: ему легче стрелять в бегущего человека, чем в стоящего: попадание получалось точно в голову. И поделился придуманной им хитростью: снайпер чаще всего обнаруживается при выстреле по вспышке, поэтому Чехов стрелял всегда на фоне белой стены, не выдвигая дуло винтовки до края стены на 14-20 сантиметров. На белом фоне выстрел не был виден.

На следующее утро солдат не пошел уже за водой для офицера. Дорожка, по которой немцы ходили за питьевой водой, стала пустынной, они пили гнилую, из котла. Когда смеркалось, Чехов, нажав на спусковой крючок, сказал: «Семнадцать».

В тот вечер немецкие автоматчики сидели без ужина, и гарнизон решил спеть для них хором песню: «Раскинулось море широко». Противнику песня не понравилась, немцы открыли по дому Павлова бешеный огонь из минометов, пушек и станковых пулеметов. Голодные автоматчики стреляли длинными очередями.

Спать им тоже не пришлось. Всю ночь с немецких позиций были слышны удары кирок и лопат: пехотинцы копали в мерзлой земле ходы сообщения. Утром, выйдя на позицию, Чехов увидел в стене дома напротив маленькую амбразуру, которой не было накануне. Чехов понял: немецкий снайпер — и нажал на спусковой крючок. Послышался крик, топот — немцы унесли коллегу, не успевшего сделать ни одного выстрела.

«Молочный дом»

На восьмой день на немецких позициях за площадью 9 Января движение прекратилось совершенно. Немцы ходили только по глубоким траншеям, не рискуя даже перебегать из одной в другую. Чехову нужно было менять позицию.

На смену ему пришел минометный расчет сержанта Чернышенко, который первый день тренировался закидывать мину во вражескую траншею по указанию наблюдателя с чердака. Когда они научились делать это хорошо, немцев перестали спасать и траншеи.

Подавить миномет у них не получалось, потому что немцы никак не могли вычислить его позицию. А стрелял Чернышенко из подвала второго подъезда, в небольшое оконце почти у земли. Когда дом Павлова посетил генерал Родимцев, он спросил сержанта:

— А не боишься миной в окно не попасть?

— Проверяем траекторию реечкой, — ответил минометчик.

В конце ноября, когда вокруг 6-й армии Паулюса захлопнулось кольцо, полк Елина получил приказ перейти от обороны к нападению, атаковать через площадь 9 Января и взять «молочный дом» (еще один укрепленный пункт немцев у площади — здание Военторга — советская артиллерия к тому времени уже успела развалить).

«24 ноября мы получили приказ атаковать и захватить „молочный дом“, закрепиться в нем и удержаться во что бы то ни стало, — рассказывает лейтенант Афанасьев. — Впервые за пятьдесят восемь суток нам предстояло покинуть здание, выдержавшее такую осаду. Вечером в нашем доме стали накапливаться силы для атаки. Собралось здесь до сотни бойцов. Пришли комбат Жуков, заместитель комбата Дорохов, командир роты Наумов и политрук пулеметной роты. Наш гарнизон был расформирован».

Бойцы разделились на две группы, одна должна была наступать по южной стороне площади, другая — по северной. В два часа ночи они попрощались друг с другом и через окна вылезли из дома Павлова в темноту сталинградской улицы.

«Мы ползем от воронки к воронке, натыкаемся на колючую проволоку, скрученные железные листья и прутья. Вот у кого-то звякнула обо что-то металлическая лопата. И ночная тишина треснула пулеметными очередями, темноту озарили вспышки разрывов и ракеты. Гитлеровцы обнаружили нас. Вокруг рвутся мины, с треском лопаются разрывные пули. До „молочного дома“ остается метров тридцать-сорок. С криком „ура!“ мы бросаемся в атаку, буквально грудью разрывая нити трассирующих пуль».

«Молочный дом» взят.

«На площади 9 Января, заваленной убитыми и ранеными красноармейцами, остались лежать мертвый командир роты Наумов и раненый сержант Павлов, которого на себе вытащила санитарка дома Павлова, худенькая Маруся».

Но «молочный дом» — это голый скелет здания без подвала. В его простреливаемых развалинах из осыпающегося под пулями известняка гарнизон дома Павлова тает за день. Оказать поддержку взявшей здание передовой группе советское командование не может. Проблема с коммуникацией через простреливаемую площадь.

Последнее, что лейтенант Афанасьев из того дня помнит, — это как он, уже опасно раненный, контуженный и потерявший много крови, с тремя последними патронами в пистолете, обкладывает себя, лежащего, кирпичами, чтобы успеть сделать три выстрела, когда в комнату ворвутся фашисты.

Василий Гроссман, «Глазами Чехова»

«На фронте часто заводят разговор о храбрости. Обычно разговор этот превращается в горячий спор. Одни говорят, что храбрость — это забвение, приходящее в бою. Другие чистосердечно рассказывают, что, совершая мужественные поступки, они испытывают немалый страх и крепко берут себя в руки, заставляют усилием воли, подняв голову, выполнять долг, идти навстречу смерти. Третьи говорят: «Я храбр, ибо уверил себя в том, что меня никогда не убьют».

Капитан Козлов, человек очень храбрый, много раз водивший свой мотострелковый батальон в тяжелые атаки, говорил мне, что он, наоборот, храбр оттого, что убежден в своей смерти и ему все равно, придет к нему смерть сегодня или завтра. Многие считают, что источник храбрости — это привычка к опасности, равнодушие к смерти, приходящее под постоянным огнем. У большинства в подоснове мужества и презрения к смерти лежит чувство долга, ненависть к противнику, желание мстить за страшные бедствия, принесенные оккупантами нашей стране. Молодые люди говорят, что они совершают подвиги из желания славы, некоторым кажется, что на них в бою смотрят их друзья, родные, невесты. Один пожилой командир дивизии, человек большого мужества, на просьбу адъютанта уйти из-под огня, смеясь, сказал: «Я так сильно люблю своих двух детей, что меня никогда не смогут убить».

Фото: Getty Images, warspot.ru