Поселения и наказание: печальная история русских военных поселений

Одной из самых мрачных страниц русской истории называли пуб­лицисты конца XIX века историю военных поселений (некоторые из публицистов, впрочем, сумели прожить достаточно долго, чтобы убедиться, что бывают страницы и помрачнее).

Европа к тому времени уже лет триста, со времен философа Гоббса, хорошо знала, что «лучший правитель лишь помогает событиям идти своим чередом, только устраняя помехи на пути процветания народа, но не насилуя его природу». Но для российского самодержавия такой отстраненный подход британских садоводов был в диковинку. Тем более что под рукой была Пруссия — еще одно замечательно воинственное и совершенно антилиберальное государство, с которого наши просвещенные монархи и тянули всякие инновации. Например, идею военных поселений.

☛ Мечи, снабженные оралами

Когда-то у всех племен армия и была народом. Каждый способный держать в руках оружие был солдатом. Специализация привела к созданию армий профессиональных, разделив общество на лиц военных и гражданских, но процесс этот шел настолько медленно и неоднородно, что до сих пор его нельзя считать полностью завершившимся (помнишь повестки из военкомата?).

Профессиональная армия, безусловно, воюет лучше, но имеет свои минусы. Первый и основной минус — это чудовищная дороговизна ее содержания. Миллионы людей, которые не производят, считай, никаких материальных ценностей, а целыми днями маршируют по плацу или разгуливают по бульварам в красных мундирах, — это нагрузка, которую, кряхтя, выдерживает лишь мощная экономика. Такой экономикой Россия начала XIX века, признаться, не обладала: самодержавие, отсутствие гражданских свобод, рабское положение населения…

Да ты и сам знаешь из учебников истории, почему в то время ни о свободном рынке, ни о современном производстве невместно было даже мечтать. Зато у России были тысячи километров сухопутных границ, мятежные уезды и постоянные военные кампании то на западе, то на юге. Поэтому император Александр I лично разработал систему военных поселений, оглядываясь при этом на прусский ландштурм — народное ополчение, которое занималось крестьянским трудом и немного военной подготовкой и было способно в случае войны немедленно превратиться в полноценную дополнительную армию.

А что, чем плоха идея? Берем государственных крепостных крестьян либо выкупаем помещичьих, сажаем их на землю, строим там же казармы — и пусть мужичок полдня капусту обихаживает, а в свободное время учится маршировать и штыком орудовать. Очень даже по-римски получается, благородно. Да и что на пруссаков оглядываться, и в России такие традиции есть. Взять тех же самых казаков, которые испокон веку так живут. Но что в казаках плохо, так это их свободы, их автономия, их самоуправление. Таких вольнолюбцев больше плодить ненадобно, нечего из русского крестьянства бунтарей делать.

Опять-таки по-настоящему русский человек к самоуправлению неспособен, он без надзора начальства будет только водку пьянствовать, да казенные фузеи в монопольках закладывать. А посему надлежит создавать такие поселения под строгим надзором Министерства военно-сухопутных сил, к коему поселенцы будут навеки приписаны, находясь в полном его ведении.

☛ Бредут обозы длинные

Первые поселения были созданы еще в 1810 году, но по-настоящему программа развернулась лишь после войны 1812 года. Ответственным за военные поселения был назначен генерал Алексей Аракчеев. Он хоть и превратился в их символ и даже послужил причиной возникновения слова «аракчеевщина», но изначально этой должностью был крайне недоволен, так как, не смея идти напрямую против императорской воли, считал все же затею авантюрной, а значит, для самого себя небезопасной.

Генерал, правда, решился намекнуть императору, что содержание и обустройство таких поселений окажется неподъемным бременем для казны, что для армии от них будет мало толку и что много народу перемрет на этом деле. На что Александр ответил: «Военные поселения будут устроены, хотя бы пришлось уложить трупами дорогу от Петербурга до Чудова».

Отрезать землю для поселений у помещиков оказалось довольно просто: те хоть и выли, и челобитные царю отсылали, но, как люди подневольные и тертые, предпочитали в конце концов смириться. Давали им откуп: где деньгами — едва ли половину от истинной стоимости имений, где землей — порой столь худой и так далеко расположенной, что иначе как насмешкой такой откуп нельзя было счесть.

Военное министерство очень строго смотрело за тем, чтобы при отбирании земель «кто из помещиков себе какой корысти не сделал», и хотя за взятки Межевой комиссии кое-кому удавалось хотя бы отбить свое, в целом помещиков ощипали весьма основательно. Особенно недовольны были те, у кого министерство реквизировало их родовые гнезда — усадьбы да дома — для военных нужд.

Столь явное беззаконие уже казалось офранцузившимся дворянам несправедливым (отчасти гнев этого сословия аукнется самодержавию декаб­ристским восстанием). Но все это были цветочки по сравнению с тем, как упирались будущие военные поселенцы, всеми силами сопротивлявшиеся водворению на новое место.

В поселенцы назначали кого ни попадя. Государственных крестьян из «свободных» земель. Крестьян, купленных вместе с землей у помещиков. Солдат, отслуживших 25 лет, формально освободившихся из крепостного состояния и приписанных на довольствие к Военному министерству. Нижних чинов действующей армии. Детей этих нижних чинов и вообще потомство любых солдат — как законное, так и незаконное.

Ежели семья солдата была крепостной, помещиков обязывали продавать эту семью (правда, детей старше десяти лет можно было оставить помещику). Бродяг, беспашпортных, мещан, пусть и не попавших в армию во время рекрутского набора, но не сумевших подтвердить свои права на свободное жительство. Гребли, словом, мелким чесом.

В дальнейшем школы в этих поселениях особенно активно пополнялись детьми евреев и цыган, которых разрешалось забирать в армию с 12 лет — по десять ребят с тысячи человек ежегодно (причем рекрутский срок в 25 лет начинал начисляться им только с восемнадцатилетия, а до этого они считались «проходящими обучение на казенном коште»).

Самую буйную часть будущих поселенцев пришлось доставлять к месту жительства в кандалах и на подводах, остальных гнали под присмотром солдат своим ходом. Эти печальные вереницы выходили из деревень и городков под бабий вой и прибывали на место назначения обыкновенно уже изрядно прореженным составом. Голод, грязь и холод делали свое дело: смертность поселенцев была такова, что и двух третей часто не добиралось до места. Шли мужчины, шли женщины, шли дети. Хотя иногда поселенцам разрешалось на какое-то время оставлять семьи на прежних местах до особого распоряжения, чаще начальство, чтобы не канителиться, доставляло сразу всех.

☛ Житье наше многотрудное

Поселения строили в самых разных губерниях, прежде всего в Могилевской, Петербургской, Новгородской, Херсонской, Екатеринославской. Именовались они полками, бригадами и ротами, и в каждом из них были свои нюансы. Но в целом система выглядела примерно одинаково, ибо порядок жизни поселений был четко расписан в министерских инструкциях. Не все занимались земледелием, часть поселений была организована при больших заводах, и жизнь рабочих-военных, по свидетельству современников, была особенно гнусной.

Поселенцы возводили себе типовое жилье — по четыре семьи на дом. Мебель, посуда, одежда изготавливались поселенцами же в мастерских по стандартному образцу и выдавались хозяйкам под личную, так сказать, материальную ответственность — так же, как рабочие инструменты и скот выдавались мужчинам. Жали, сеяли, пахали, варили обед, мели улицы, маршировали на плацу — все по команде, в специально отведенное время. Строились все поселения по принципу «чем одинаковей, тем лучше».

Не только дома были неотличимы друг от друга, но даже сами поселки старались возводить совершенными близнецами. И что под Херсоном, что под Петербургом выглядели селения едино: тут цейхгауз, тут гауптвахта, тут церковь, а тут торговое место, товары в котором продаются согласно ассортименту, утвержденному министерством.

Женились поселенцы по распоряжению начальства и часто не могли сами выбрать себе невест, детьми родители также не распоряжались, ибо дети считались казенными. Впрочем, до девочек властям было меньше дела, а вот мальчики с восьми-девяти лет отправлялись в гарнизонные школы –кантоны, где их муштровали особенно усиленно.

За любые провинности — совершали их солдаты или нижние чины, женщины или дети — полагались телес­ные наказания, от которых освобождены были лишь некоторые лица, например учителя гарнизонных школ, да и тех, впрочем, драли по решению начальства без особой оглядки. Особенно тяжка была участь кантонистов, которых регулярно засекали в буквальном смысле до смерти.

Все желающие могут прочитать про эти садистские заведения, например, в книге бывшего кантониста В. Никитина «Многострадальные», а мы, пожалуй, избежим описания тамошних порядков, чтобы не поднимать ни себе, ни читателю кровяное давление. Заметим лишь, что даже вполне душегуб Аракчеев изволил беспокоиться высокой смертностью кантонистов, о чем раздраженно писал в одном из докладов: «Мальчики тают как свечки». Учеба как таковая в этих школах отсутствовала, учеников обучали кое-как письму, чтению и Закону Божиему.

В целом уровень образования был ниже, чем в церковно-приходских школах, а большая часть времени отводилась на строевую подготовку, чистку пуговиц толченым кирпичом, подметание плаца и другие просветляющие умы юношества занятия.

За побег из поселения жестоко избивали, повторный побег карался уже каторгой в Сибири, так что вырваться отсюда можно было лишь двумя способами. Первым (он всегда остается открытым в любом обществе) поселяне пользовались активно: кладбища для самоубийц, куда свозили удавленников и утопленников, тут бывали порой гуще населены, чем места упокоения для умерших христианским образом.

Другой путь — выслуга до офицерского звания или соответствующего чиновничьего ранга (для писарей, например) с получением личного дворянства и, следовательно, относительной свободы — был столь тернист, что пройти по нему могли лишь единицы. При этом даже обер-офицеры, например, имели право освободить после выслуги лишь одного из своих сыновей от жизни в военном поселении, и то только в том случае, если у них не было сыновей, рожденных уже после приобретения благородного звания.

☛ Успехи на нивах

Аракчеев, предупреждая Александра I о дороговизне предлагаемой инновации, как в воду глядел. Денег, отпускаемых из казны на обустройство поселений, возможно, и не хватило бы на то, чтобы всю Россию обрядить в шелка и соболей, но не хватило бы малой толики: поселения оказались бездонной бочкой, жадно жрущей ассигнации без какого-либо результата.

Загнать офицеров на управление этой каторгой можно было лишь большим жалованьем, да и соглашались только самые плохонькие. Поселенцы, не сведущие часто в земледелии вообще либо не имеющие привычки к новому климату, справлялись с работой плохо. Даже знающим людям не позволялось тут самоуправствовать, и сельские работы выполнялись по распоряжению начальства, в указанные им сроки, отчего озимые вымерзали, семена не всходили, рожь вымачивало, а казенный скот дох от бескормицы.

Любая инициатива и предприимчивость выбивались из людей намертво, народ пребывал, по словам Никитина, «в состоянии бесконечного какого-то удивленного отупения», и царило в поселениях повальное пьянство, которое лечили розгами и шпицрутенами, прибавляя к числу жертв новых увечных и покойников. Чтобы приучить поселян к правильной жизни и плодо­творной работе, туда стали привозить семьи немецких колонистов, соблазненных обещанием богатых земель. Немцы, не изнуряемые начальственным надзором, хозяйствовали неплохо, помогали советами здешним горе-агрономам, но сильных улучшений, однако, не воспоследовало.

Из министерства то и дело поступали новые вдохновенные циркуляры, которые требовали от данного «батальона» то немедленно начать разводить индейских курей (племенные индюшки и инструкция по разведению прилагались); то бросить индеек и заняться выделкой кирпича (выяснилось, что в округе нет ни одного мастера, который бы знал, как обжигают кирпичи, так что все наспех возведенные печи были испорчены после первого же обжига, а когда мастер спустя полгода прибыл, то оказалось, что в округе нет подходящего песку, — на том все и заглохло); то требовалось покрасить стены домов в пристойный зеленый цвет, то провести срочные «противучесоточные» меры, то в разгар сенокоса объявлялись учения…

Рождаемость не поспевала за смертностью, поселяне вымирали, исправных солдат из них тоже не получалось, государственные деньги превращались в прах.

Император Николай, взойдя на престол, ознакомился с делами и принял гениальное решение — увеличить финансирование военных поселений и их число, равно как и усилить надзор за ними при помощи чиновников из министерства. После этого в поселениях начался совершенный ад: расправы над виноватыми шли уже не еженедельно, а ежедневно, розог и палок не хватало, их тратили возами, кое-где народ стал бунтовать и побивать начальство.

☛ Холерный бунт

Самое серьезное восстание в военных поселениях произошло во время общероссийского холерного бунта 1831 года. Стремительность и незнакомость этой страшной болезни произвели изумительное действие на умы крестьян. Так как больной холерой демонстрирует все признаки отравления и умирает в считанные часы, возникло общее мнение, что «православных травят». Впрочем, жестокие карантинные меры сами по себе не могли вызвать одобрения у людей, отчаявшихся получить какую-либо помощь. Так что страна запылала.

Военные поселения оказались тут на передовых позициях. В Новгородской губернии поселяне подняли на вилы и начальство, и офицеров. Фельдшеров и лекарей как «разносителей отравы» иногда просто разрывали в клочья голыми руками.

Самой высокопоставленной жертвой бунта стал генерал от артиллерии Н. Мевес, который в городке Старая Русса попытался обратиться к народу с умиротворяющей речью, — его стащили с лошади и забили до смерти. Утихомиривать поселян пришлось с помощью регулярной армии, после чего начались расправы. Во время публичных экзекуций от болевого шока умер каждый десятый из бунтовщиков.

Следующие двадцать лет жизни поселений ничем не отличались от первых двадцати: это была все та же неповоротливая, бессмысленная, постоянно реформируемая и пожиравшая людей машина. Десятки миллионов прошли через нее, только малолетних кантонистов российская статистика зарегистрировала больше семи миллионов. И все новых рекрутов доставляли туда из Финляндии, Малороссии и еврейских местечек, потому что самим поселенцам размножаться особо не удавалось.

☛ Бесславный конец поселений

В 1856 году на российский престол вступил император Александр II — пожалуй, самый достойный и самый разумный человек из всех, кто когда-либо занимал это место. По его распоряжению в том же году Дмитрий Столыпин (дальний родственник знаменитого реформатора Петра Столыпина), адъютант военного министра, писатель и философ, объездил Херсонскую область и Новороссийск, после чего составил докладную записку о состоянии тамошних военных поселений.

На основании этой записки император в 1857 году военные поселения повелел упразднить. Их обитатели отныне были свободны либо оставаться на прежнем месте и работать в сотрудничестве с новым владельцем здешних земель — Министерством государственных имуществ, либо ехать куда вздумается.

В гарнизонных школах фактически запретили телесные наказания и разрешили родителям, родственникам или просто любым заинтересованным лицам забрать оттуда кантонистов. Школы за год опустели. Лишь несколько тысяч сирот и мальчиков, желавших служить в армии, не захотели покидать эти заведения. Они были преобразованы в училища военного ведомства и вскоре стали на самом деле готовить хороших кадровых военных.

Стремительная ликвидация военных поселений стала как бы пробным шаром для отмены крепостного рабства по всей стране. Стоит помнить, что лишь настойчивые увещевания советников, что нельзя проворачивать такие дела слишком быстро, помешали Александру II объявить об отмене крепостничества на следующий же день после своей коронации. При этом свое личное свободолюбие, несколько неуместное для самодержца, этот интересный император всегда пытался скрыть, делая вид, что принуждаем к либеральным актам силою обстоятельств.

Например, отпустив сразу после воцарения на волю оставшихся в живых к тому времени декабристов, он напирал на христианское всепрощение, а обеспечив относительную свободу печати, ссылался на то, что таким образом властям всегда легче знать, что у подданных в голове. Встречаясь с предводителем московского дворянства, он объяснил свою антикрепостническую политику тем, что «лучше отменить крепостное право сверху, нежели дожидаться, пока оно само собою начнет отменяться снизу». Но в вопросе о военных поселениях Александр не искал себе оправданий и не медлил вовсе, так как был убежден, что с этим «позором России» нужно кончать незамедлительно.

Спустя 24 года благодарный народ после пяти неудачных покушений руками народовольцев взорвет царя-освободителя, не дав ему завершить реформы, и таким образом обеспечит себе в ближайшем будущем историю, по сравнению с которой военные поселения еще покажутся делом вполне сносным.