Вообще-то верующие устроены так удобно, что оскорбить их может буквально все, что не втискивается в рамки их мировоззрения. Поцелуи на улицах, короткие юбки, плюшевые поросята, теория Дарвина, статуя с веслом — мало ли на свете грешных штук, которые так и просятся на костер священного гнева? Настоящего верующего, по большому счету, оскорбляют практически все реалии современной жизни, в том числе другие верующие, которые верят во что-нибудь неправильное. И это неудивительно, если вспомнить, что: а) религии создавались давным-давно и б) почти все религии не только стараются навести порядок в духовной и нравственной сфере, но и всячески организуют быт людей, давая четкие указания, что хорошо, а что плохо.
Религия, зародившаяся пять тысяч лет назад в Месопотамии, на пять с плюсом объясняет, как нужно сеять ячмень и скармливать девственниц крокодилам, но совершенно не в состоянии ничего толкового сказать про трамвай. Церковнослужители, конечно, как могут, пытаются угнаться за цивилизацией. Закавыка тут только в том, что религия всегда претендует на абсолютную и непогрешимую истину в конечной инстанции. Так было, так будет, и ныне, и присно, и во веки веков, аминь! Никаких перемен и реформаций вера не допускает. То есть допускает, разумеется (куда она денется?), но со скрипом, воем и скрежетом зубовным. И с опозданием лет на двести минимум. Трамваи, смартфоны и прочая научная техника — еще полбеды (хотя ученые мужи Израиля, к примеру, и вынуждены тратить сегодня невероятные мозговые усилия, чтобы определить, является ли синтетическая одежда кошерной). Хуже, когда изменения затрагивают нравственные и этические нормы.
Еще блаженный Августин на самой заре христианства пытался как-то объяснить развращенным римлянам, почему святые мужи, библейские праотцы, занимались такими чудовищными безобразиями: убивали спящих гостей, вступали в связь с собственными дочерьми и разбивали младенцам черепа о камни. Развращенным римлянам такие обычаи казались дикостью, и они не понимали, почему представители вот этих замечательных людей теперь запрещают им заниматься сексом с честно купленной рабыней. Августину пришлось писать трактат, объясняющий, что каждой эпохе соответствует свой нравственный закон и что все эти изменения происходят в полном соответствии с Божьим промыслом, о целях которого нам, грешным, знать не дано. Так вот, этот трактат Августина и сейчас, почти две тысячи лет спустя, воспринимается как нечто революционное, и нельзя сказать, чтобы очень одобряемое официальными церквами. Потому что с точки зрения религии нравственные законы меняться не могут, ибо они повлекут за собой и реформацию самой религии, то есть ее гибель. Религия, даже самая обновленная, снабженная новейшими пророками и просвещенными богословами, увы, всегда вынуждена тащить за собой чешуйчатый хвост дремучих суеверий, обрывков древних верований и ветхозаветных предписаний.
В результате любой религиозный человек, даже наделенный максимумом здравого смысла*, постоянно испытывает душевный дискомфорт от несоответствия правил, по которым он живет, окружающей действительности. Когда установленный софт не соответствует требованиям железа, машина начинает барахлить — это любой программист подтвердит.
* — Примечание Phacochoerus'a Фунтика: « В общем, да, Рушди с пророком обошелся довольно жестко. Женил Мухаммеда, например, на трех проститутках, сделал язычником и большим приятелем Сатаны, с которым он ведет задушевные беседы »
Религиозные люди выкручиваются как могут. Они объявляют этот мир скопищем скверны, на которую и внимания обращать не стоит. Они запасаются смирением и терпимостью. Они утешают себя мыслью, что всех грешников зажарят на сковородках. Они говорят, что неисповедимы пути Господни. Они ведут такой же образ жизни, как и все, считая, что вера сама по себе драгоценна, ну а блюсти пост и побивать себя покаянными плетьми необязательно, ибо это все форма, шелуха и наносное. Тем не менее религиозным людям приходится нелегко.
Конец религиозного кризиса
Когда колесо истории закрутилось со скоростью колесика с обезумевшей белкой и эпохи вместо того, чтобы растягиваться на тысячелетия, стали проноситься над нашими головами в считанные десятилетия, все стало совсем плохо. Примерно в XVIII веке церковники окончательно поняли: за всеми этими паровыми машинами религии не угнаться. На переосмысление и переоценку законов жизни требуется, знаете ли, гораздо больше времени, чем на то, чтобы изобрести противозачаточную пилюлю. Поэтому к началу XIX века мы имели на руках обширнейший религиозный кризис. А к середине XX века с религией было практически покончено. В нескольких крупных странах, таких как СССР и Китай, она вообще была объявлена вне закона, в остальных стала чем-то вроде милого национального обычая, и даже в мусульманской общине начались разброд и шатания. В шестидесятые годы XX века иранки и афганки ездили в университеты на велосипедах в коротких теннисных юбках — можешь себе представить?
Но человечество не сдавалось. На смену религии пришли идеологии (все-таки человеческий мозг не способен работать без стандартного программного обеспечения, увы). Вместо хадисов и талмудов мы стали читать журналы про то, как правильно питаться и заниматься сексом (разница, по большому счету, небольшая: круг тем тот же самый). Церковь в большинстве государств отделили от общественной жизни, из религий собрали самые приличные предписания и понастряпали из них уголовных кодексов и женевских конвенций. В итоге у человечества возникло иллюзорное ощущение, что здравый смысл и всеобщее удобство в кои-то веки восторжествовали на планете.
Не тут-то было. Прошло полвека, и стало ясно: сегодняшний мир разделен на два противостоящих лагеря. Одну сторону занимают общества демократические и индивидуалистические, другую — тоталитарные, клановые. Причем последняя сторона в качестве объединяющей идеологии самым естественным образом взяла традиционный для нее ислам. Иранские барышни облачились в паранджи, консервативные исламские партии стали проходить в парламенты, началась активная борьба со всеми видами тлетворного западного влияния. И тут выяснилось, что против горячей веры, способной двигать горы, постхристианскому обществу практически нечего противопоставить.
Все дело в том, что страстная вера может оправдывать самые чудовищные поступки. Шахид, взрывающий детский сад, не отягощен угрызениями совести — в отличие от военных, которые потом бомбят родное поселение этого шахида, стараясь выкурить из подвалов его единомышленников. Шахид действует во имя Всевышнего, а солдаты — лишь во имя эгоистических представлений о нормах безопасности.
И вот тут постхристианское общество тоже забеспокоилось и заволновалось. Оно почувствовало, что стоит на пороге великой войны, причем не будучи к этой войне готовым: хлипкая этика цивилизованного человека не оправдывает, видите ли, применения насилия. Люди инстинктивно поняли: пора доставать из чуланов ту великую идею, которая оправдает все, пора развертывать хоругви веры. Вот так и случилось, что в XXI веке мы опять встретились с такими забытыми явлениями, как кара за богохульство, преследование колдунов и обязательное преподавание закона Божьего в школах.
