Его звали Саламо Арух, он родился в солнечной Греции, провел детство на пляже, юность — в счастливом угаре предвоенной Европы, занимался профессиональным боксом в Салониках и уже готовился к бою за звание чемпиона Европы… А потом совершенно неожиданно оказался вовлечен в смертельно опасную борьбу за другое звание — «двухсоткратный чемпион Освенцима по боксу».
«Земля обетованная»
Застонали тормоза, и поезд остановился. Вагон-скотовозка, душный, набитый людьми под завязку, разом выдохнул. Забормотала, зашевелилась человеческая масса. Именно так, как к безликой массе, к ним относились в дороге, и они все сжались, приняли эти правила и приготовились терпеть. Еще на вокзале в Греции кто-то говорил: «Там вам будет лучше!» Лучше, чем в гетто в Салониках, куда их собрали со всего города, отняв дом, работу, отняв право сидеть в кафе, ездить общественным транспортом, отняв всю прошлую нормальную жизнь.
Ну что ж, еще одно переселение… На дворе 1943 год, вся Европа движется куда-то вместе с войной. Значит, пора. Может, и правда в этой польской глуши вместе со своими, простой коммуной, можно будет построить новый мир. Надо только потерпеть. Много ночей на жестком деревянном полу вагона. Много сумеречных дней. Но наконец добрались. Слава богу, это бесконечное, адское путешествие подошло к концу! Двери вагона открылись в мягкие майские сумерки. Люди брали чемоданы, детей, помогали старикам и осторожно выходили наружу.
Саламо Арух, крепко сбитый, невысокий 20-летний паренек, стоял на платформе вместе с матерью, отцом, братом и тремя сестрами. Он с недоверием озирался вокруг. Не было это место похоже на пасторальную деревушку, которую они представляли себе в дороге. Коричневые кирпичные бараки. Колючая проволока. Немецкие офицеры с автоматами и бесстрастными лицами, сортирующие пассажиров их поезда. Молодые налево, старики и женщины с детьми — направо. Немцы сквозь зубы цедили приказы. Вот впереди возникло замешательство: ребенка отняли от матери и передали бабушке. «Куда их?» — кричала мать. Переводчик что-то сказал тихим голосом. По толпе на перроне пронеслось: «Тех, кто не может работать, отправляют в отдельный барак… обеспечат едой и жильем…» Люди успокоились. Напоследок отец Саламо, который был еще бодрым и сильным, крепко обнял мать. Братья чмокнули сестренок. Их развели в разные стороны. «Дальше будет лучше! — успокаивал переводчик. — Сейчас вас отведут в горячий душ, потом будете отдыхать…»
Врал безбожно негодяй переводчик. Душ был ледяной, и никакой это был не душ, а просто струя из шланга, которой поливали абсолютно голых, в шеренгу выстроенных людей. У них отобрали одежду и все личные вещи, а потом, опять же как скот, голышом повели «на дезинфекцию». После этого «душа» отдыхом и не пахло. Их брили, татуировали им номера на запястье — в общем, пропускали через какую-то гигантскую обезличивавшую мясорубку почти всю ночь.
Саламо с жалостью смотрел на отца. Тот изрядно осунулся за время путешествия. Он не был больше похож на лихого портового грузчика, весельчака, матерщинника и силача. Он как-то очень быстро превратился в сгорбленного старика. Особенно это стало заметно, когда пришлось надеть серую полосатую робу, больше не оставлявшую сомнений: они все тут арестанты. Полосатую толпу выстроили колонной и лающими выкриками погнали на площадку в центре лагеря. Там их снова осматривали немецкие офицеры.
Счастливый билет
«Я не спал всю ночь, не ел, наверное, сутки, мне уже было абсолютно все равно, что со мной происходит, — вспоминал впоследствии Саламо. — Мы стояли посреди этого лагеря, занималась заря. Немецкий офицер выкрикнул какую-то фразу, переводчик своим тихим голосом перевел. Что-то про бокс… Да, я был профессиональным боксером, победителем чемпионата Греции в среднем весе в 1939 году. Но тем утром бои меня мало интересовали. И вдруг брат и один мой старинный товарищ вытолкнули меня вперед. „Ты боксер?“ — спросил офицер. „Да“, — сказал я. „Докажи, — вдруг хмыкнул немец. — Будешь драться прямо сейчас?“ Я еле стоял на ногах, и мне было очень страшно. Но я согласился».
Саламо едва ли понимал, что с ним происходит. Немецкий офицер по имени Ганс и многие его товарищи в лагере были ярыми фанатами бокса. Для развлечения долгими лагерными ночами они завели собственный бойцовский клуб.
Среди арестантов выбирали подходящих «гладиаторов» и стравливали их, делая ставки. Именно с этой целью Ганс так придирчиво осматривал новичков. Он с явным скепсисом окинул Саламо взглядом сверху вниз. В парне было всего 167 сантиметров роста, и выглядел он довольно щуплым. С начала войны бывший чемпион не выходил на ринг и утратил изрядное количество мышечной массы. Однако объем никогда не был его сильной стороной. В 1939 году журналисты прозвали Саламо «Балериной» за изящество движений и легкость, с которой он уходил от ударов.
Ганс подошел к вопросу проверки нового боксера прямолинейно и просто. Дубинкой начертил круг прямо на земле, вызвал одного из своих бойцов и поставил его напротив Аруха на импровизированном ринге. А дальше произошло что-то удивительное. Маленький Саламо в болтающейся тюремной одежде, словно танцуя, покружил вокруг бугая-противника и вдруг серией ловких ударов сбил того на землю, да так, что тот не смог встать — валялся в пыли, хватая ртом воздух.
«Ганс очень удивился, — вспоминал Арух. — Он спросил своего переводчика: «Это откуда такой взялся?» Мне перевели. А я им говорю: «Если у вас есть кто-то, кто действительно умеет боксировать, приведите его, и я покажу, на что на самом деле способен!» Ну, тут у них уже кураж пошел. Приводят чеха, в котором добрых 190 сантиметров. Я пробую его в первом раунде, понимаю, что надо делать, — и просто даю ему кулаком в живот. Эта жердина тут же складывается пополам! Немцы только головами качали: «Зер гут!»
В то первое утро Саламо еще не понимал, что призом за победу на ринге, начерченном в лагерной пыли, был счастливый билет — возможность выжить в настоящем аду, а также помочь своим друзьям…
«Боевые быки»
На адреналине, все еще вибрируя после боя, глубокой ночью Саламо возвращался в свой барак. Под курткой он нес сокровище — большой каравай настоящего хлеба с хрустящей корочкой. Это был его приз, спецпаек «боевого быка», как иногда называли их за глаза обитатели лагеря. Стараясь не шуметь, боксер пробрался к своей лежанке, на которой спали отец и брат, занырнул между ними и достал хлеб. Увы, их маленькое семейное пиршество недолго оставалось незамеченным. Очень скоро со всех сторон потянулись дрожащие руки. «Саламо, Саламо, пожалуйста! Маленький кусочек!» — шелестели слабые голоса. Конечно, силой у него никто не мог отнять этот хлеб. Голодные, изможденные люди давили на жалость.
Это был инстинкт самосохранения: всех, кто выглядел слишком хилым, отправляли в печь. Да, они уже все знали. Никакого барака для стариков и детей не существует. «Душ» — иносказательное название газовой камеры. Отец проплакал всю ночь, когда впервые услышал об этом. Ну а Саламо решил во что бы то ни стало добывать еду для оставшихся членов своей семьи, чтобы они могли жить.
Пусть придется прыгать, как боевой петух на потеху немецким офицерам, в перерыве между поющими цыганами и танцующими собачками (немцы ничем не гнушались в погоне за развлечениями: секс, насилие, буффонада — все шло в ход в импровизированном кабаре). Пусть это значит рисковать жизнью каждый раз, когда выходишь на ринг (ставки в бойцовском клубе были высокие, и, чтобы «боевые быки» выкладывались в полную силу, проигравших частенько отправляли в печь). Пусть это значит недоедать самому и бить по рукам друзей-попрошаек со всего барака…
Однако, увы, не только еда была нужна для выживания в Освенциме. Надпись на знаменитой арке над входом в лагерь гласила: «Труд освобождает». Работа занимала большую часть дня заключенных, и даже «боевые быки» от нее не освобождались. Конечно, им давали поблажку. Например, направляли под крышу, в цех или делали надзирателями над другими заключенными. Однако отцу и брату Саламо приходилось выкладываться полностью: рыть морозную землю, таскать тяжести, месить непролазную грязь. И это еще хорошо, когда вот так вкалывать на морозе в рваной одежде и обуви… Однажды утром во время переклички немцы назвали номер брата Саламо и объявили, что он отправляется на спецзадание. Отец испуганно ухватил сына за рукав. «Ничего страшного, они не убивают сильных, все в порядке», — постарался успокоить его Саламо. Брат и еще несколько человек послушно вышли из шеренги и отправились куда-то в глубь лагеря в сопровождении конвоя.
Вечером во время ужина Саламо с отцом тревожно озирались. Брата не было, он еще не вернулся со своего спецзадания. Вдруг какой-то поляк, проходя мимо, посмотрел на них с сочувствием и выкрикнул: «Браво, Греция!» — а затем забормотал что-то на своем языке. Отец Саламо бросился вслед за ним. «Что? Что случилось?» — повторял он. Нашелся человек, который смог перевести новости от поляка. Оказывается, брат Саламо был назначен в зондеркоманду — группу людей, которая разбирала трупы после газовых камер. Ему поручили вырывать золотые зубы. Брат отказался. И его расстреляли.
Убитый горем отец после этого протянул недолго. Он отказывался есть даже призовой хлеб, который сын получал за поединки. Холодные ночи, тяжелая работа, но главное — горькая стариковская тоска по погибшим детям совсем подкосили его. Настал момент, когда немецкий офицер во время медицинского осмотра брезгливо отмахнулся от старика, и его куда-то повели. Узнав об этом, Саламо обращался ко всем своим знакомым, он умолял, чуть было сам не нарвался на неприятности, но ничто не помогло. Жернова Освенцима перемалывали всех, выживали только сильнейшие.
Чемпион Освенцима
Двести восемь боев провел Саламо на территории лагеря. И выиграл почти все, только два раза судьи признали ничью. «Да, ни одного поражения. Иначе я бы тут не стоял перед вами, — вспоминал боксер уже в старости. — Один раз, правда, дело было близко к тому. Его звали Клаус. Немецкий еврей… Очень мощный спортсмен. Несколько раундов мы присматривались друг к другу. Нет, время не было ограничено. Дрались мы до крови, до тех пор, когда один из нас уже не мог стоять на ногах… Ну вот, мы все кружили, а потом начались серьезные удары с обеих сторон. Если бы не перспектива газовой камеры, — ведь мы оба понимали, что деремся за свою жизнь, — не знаю, чем бы это закончилось… Но после одного из моих ударов он не встал. Меня, правда, тоже вынесли с того ринга в полубессознательном состоянии».
Клауса Саламо больше не видел. Но и ему тоже тяжело пришлось расплачиваться за свою победу. Несмотря на полученные травмы, он по-прежнему должен был выходить на работу всю неделю, а затем — снова на ринг. Драться с незажившими травмами — то еще удовольствие. Однако боль помогала не думать, а еженедельные битвы давали хоть какую-то уверенность. Он занял свою нишу и крепко держался за нее. Гораздо страшнее было обычным людям, которые, дрожа от голода и холода, еще и передавали друг другу жуткие истории про медицинские эксперименты над ослабевшими заключенными, про будни работников газовой камеры, про зверства немецких офицеров над их женами и дочерьми… Страх оказывал не менее разрушительное действие, чем ядовитый газ. Но Арух больше не боялся, терять ему было нечего.
День за днем, битва за битвой… Он просто жил. И наконец наступил момент, когда в лагере началась анархия, оттого что немцы почувствовали скорый конец. Многие узники восприняли это как возможность восстания и побега. Именно тогда был взорван крематорий IV. Именно тогда были расстреляны сотни заключенных. Нет, Саламо не был героем и не был революционером. Он не участвовал в этих смутах и просто продолжал ждать, день за днем, от рассвета до заката. 17 января 1945 года Арух со свойственной ему невозмутимостью покинул Освенцим в составе марша смерти. Самых сильных узников перегоняли пешком в глубь Германии. Это был тот самый классический случай: «Я думал, что добрался до дна, и тут снизу постучали». Изможденные пленники шли без еды, без теплой одежды по заснеженным дорогам. Отстававших просто расстреливали. Благодаря своей невероятной выносливости Саламо сумел дойти до назначенного места и еще несколько месяцев проработал на каторге в лагере Берген-Бельзен, близ Ганновера. Там его и застал приход Советской армии.
Назад в прошлое
Холодный осенний ветер дул меж красных бараков Освенцима. На центральной дороге стоял невысокий старик и плакал. К нему подошли киношные администраторы — бойкие девочки в яркой одежде, взяли под руки, увели.
Стариком этим был Саламо Арух. В 1989 году, спустя почти 45 лет, он вернулся в свой персональный ад. Бывшего боксера пригласили на съемки фильма «Триумф духа», сюжет которого был основан на его биографии. Это был первый фильм, который разрешили снимать в настоящих бараках Освенцима. Для максимально точной реконструкции пригласили на площадку непосредственного участника событий Саламо Аруха, который к тому времени уже много лет жил в Израиле с семьей. Войдя через знаменитые ворота, жизнерадостный, бодрый старик вдруг резко изменился в лице. Он и сам не ожидал, что возвращение будет таким трудным. Время жалеет нас и стирает то, что мы не в состоянии вынести…
Фильм с Уиллемом Дефо в главной роли получился очень реалистичным. Конечно, сценаристы несколько драматизировали сюжет (например, добавили в него любовную линию), а также сделали Саламо участником взрыва крематория IV.
Сам Арух отзывался о картине положительно и, говорят, плакал на премьере. Журналисты взяли у него несколько интервью, был сделан красивый снимок с боксерской грушей. Вообще, Саламо никак не ожидал стать героем бокса на старости лет. После освобождения из лагерей он всего один раз вышел на ринг, в 1955 году. Бой для него окончился сокрушительным поражением, и непобедимый чемпион Освенцима решил не продолжать спортивную карьеру. Он занялся бизнесом, нарожал детей со своей женой, которую в свое время вывез из концлагеря Берген-Бельзен, и категорически не любил вспоминать прошлое. Никто из выживших не любил. Вскоре после премьеры Саламо перестал общаться с прессой и вернулся к своей размеренной, счастливой жизни. Он умер в 2009 году в возрасте 86 лет — в окружении четырех детей и двенадцати внуков.
Зиг хайль, мы ищем таланты!
Саламо был не единственным заключенным концентрационного лагеря, которому удалось выжить благодаря своим исключительным дарованиям. Вот еще три подобных случая.
Дина Баббит
Юная Дина Готлибова (это ее девическая фамилия) попала в Освенцим прямиком из Пражской академии художеств. Немцы знали о ее таланте, и вскоре художницу вызвал к себе знаменитый доктор Менгеле, тот самый, который ставил жуткие эксперименты на живых узниках. Доктор делал фотографии своих жертв, однако это были черно-белые снимки плохого качества. Тем временем душа доктора-маньяка требовала большего. Менгеле давно искал среди узников талантливого художника, который смог бы делать реалистичные акварельные портреты его подопытных. Дина справилась с этой задачей так замечательно, что была оставлена при лаборатории и получила дополнительный паек, а также возможность избежать изнурительной работы.
Мартин Роман
Мартин был известным немецким джазовым пианистом, поэтому большую часть военного времени ему удавалось отвлекать внимание от своего сомнительного происхождения. Но в 1944 году его все-таки забрали — сначала в образцово-показательное гетто для пожилых Терезиенштадт, а потом в Освенцим. «Гетто для пожилых» было пропагандистским маневром нацистов. Условия в нем были не такие суровые, туда отправляли талантливых артистов и ученых, которые помогали создавать слухи о том, что концентрационные лагеря — это не так уж плохо. Мартина сразу же определили в джазовый ансамбль Терезиенштадта «Гетто Свингерс», он даже снялся в документальном фильме о лагерной самодеятельности. Увы, большинство даже самых талантливых заключенных VIP-гетто рано или поздно списывались для утилизации… Мартину повезло: он попал в Освенцим почти в самом конце его существования и смог продержаться до освобождения.
Фаня Фенелон
- Источник:
- Getty Images
История Фани, как и биография Саламо, легла в основу художественного фильма «Играя на время». Кстати, любопытно, что Фаня (точнее, персонаж, прототипом которого она послужила) появляется даже в фильме про боксера. Девушка входила в состав женского оркестра Освенцима, который каждое утро играл бравурные марши, когда заключенные выходили на работу (этот эпизод есть в «Триумфе духа»). Конечно, не только оркестр развлекал заключенных. По воскресеньям девушки выступали со специальной программой в ночном клубе Освенцима, и Фаня там раскрывала не только свой талант пианистки, но и навыки, которые приобрела в довоенное время, работая певицей в парижских кабаре. Очень вероятно, что Фаня не один раз пела на сцене, залитой кровью Саламо… Существует архивная запись голоса Фенелон, сделанная в 1945 году, сразу после того, как ее освободили из лагеря Биркенау. В тот момент она находилась на последней стадии истощения из-за тифа и весила 29 килограммов.
Фото: Getty Images (3), Mary Evans Picture Library (1) / ТАСС
