Несмотря на твой обширный телевизионный стаж, когда говорят «Стрельников», у меня первая ассоциация – «МТВ». Музыкальное телевидение. Как так получилось, что там больше нет ни тебя, ни музыкальных клипов?
Вообще, это тенденция «МТВ» во всем мире. В конце 80-х на канале поняли, что они огромную аудиторию привлекают. И ведь этой аудитории можно впаривать какой-то образ жизни! Под лайфстайловые программы всегда есть спонсоры, так что постепенно они вытеснили все остальное. В конце концов это докатилось и до России. Тогда как раз компания «Виаком» – американская компания, которой принадлежит «МТВ», – провела аудит своих дочерних предприятий и пришла к выводу, что идет очень сильный перерасход на «МТВ-Россия». Нью-йоркский офис сказал московскому офису: «Не надо производить ничего своего! Вы у нас покупайте. Посмотрите, какой прекрасный каталог программ! Вот у нас есть, к примеру, «Экскурсия по дому Мэрайи Кэрри и ее коллекция обуви». Это же отличная передача! Вы ее покупайте за триста долларов у нас, у себя ее переводите еще за сто долларов – и ставьте в эфир! Чем вы будете тратить огромные деньги на такие передачи, как «Тихий час». Вот так я ушел с «МТВ».
Тебе 44 года, если не ошибаюсь, а ты по-прежнему молодежный диджей.
Смешно и грустно выглядит, когда смотришь на персонажей, которые все время бегают за таким вот имиджем взрослого мачо… Когда в Москве наступает лето и на улицах появляются все эти «бугатти», «феррари»: посмотрите на меня, какой я все-таки крутой! А ты вглядись в их физиономии на светофоре – насколько они убитые, злые, насколько они невеселые!
А у тебя у самого какая машина?
Я никогда не гонялся за модными авто. У меня было кредо: машина просто должна быть удобной и выполнять свои основные задачи. Мне нравятся «американки». Они, может быть, не самые надежные в мире, но в них просторно и комфортно, как вообще в Америке.
Америка – это для тебя, наверное, вообще волшебная страна? Такое место, где прошло счастливое детство и с тех пор ты там не был. Или был?
Был год назад. Впервые с 13-летнего возраста! Прилетел буквально на несколько дней. Это вообще отдельная история. Я решил устроить сюрприз на день рождения своей герлфренд, которая там была в командировке. Ну вот, я сошел с самолета в аэропорту «Джи Эф Кей», за две минуты прошел паспортный контроль, потому что у меня американский паспорт, я там родился. И вот я стою рядом с этой конторкой и неожиданно чувствую родной запах – этот срач воздушный, нью-йоркский воздух… Смесь индустриальной грязи и Атлантического океана! И вот вместо того, чтобы поймать такси и уехать, начинаю бродить по аэропорту. Минут сорок просто гулял! Прислушивался к речи, зашел в аэропортовский магазинчик, купил зубную пасту. Просто так. И получил необыкновенное удовольствие от коротенького диалога с продавцом. Как будто прилетел к себе на родную планету, где меня очень давно не было.
Тяжело было возвращаться сюда?
И да, и нет. Когда меня привезли в СССР, я действительно ненавидел совок. Меня здесь тоже не слишком любили, в школе чморили как американского мальчика. Году в семьдесят пятом я ходил по Тверской улице ночью – такой злой подросток. Я шел – и на каждом шагу: «Слава КПСС!», плакаты Брежнева, «Слава Партии!» Семь или восемь часов вечера, темно, все закрыто, народу нет, дождь… Ужас, в общем. И до недавнего времени у меня так и продолжался этот конфликт – я все время жил в прошлом. И вдруг, буквально несколько лет назад, мне неожиданно стало тут нравиться! Вот совсем недавно я шел по той же Тверской с подругой и ее детишками глубокой ночью – огоньки горят, дома все подсвечены. Зашли в чудный книжный магазин, тут на углу, «Республика» называется, – есть книжки, и кино, и кафе. И все это работает круглосуточно И мне стало так хорошо, потому что я всю эту тьму пережил и теперь могу пройтись и насладиться!
А как ты приживаешься на «РЕН ТВ»?
А я не знаю, что на «РЕНе» сейчас происходит, правда не знаю. Я первый раз в жизни не лезу в политику канала. Просто валяю дурака так, как мне нравится. Гости в студии, эксперименты, взрывы – а что будет, если яйца засунуть в микроволновку?
То есть тебе неинтересно делать карьеру, влиять, стать альфа-лидером?
Нет. Абсолютно. А зачем?
Ну, например, все женщины – твои.
А! Ну понятно. Тогда мы можем рассуждать, что все войны начинались из-за женщин.
Ты так не думаешь? Тебе вообще девушки-то нравятся? Как насчет слухов про серьгу в правом ухе и нетрадиционную ориентацию?
Эту сережку мне впечатала в ухо моя давняя-давняя подруга по похождениям в Софрине. Оля-Адидас. Очень стильная девушка, до сих пор… И вот на какой-то домашней вечеринке часа в три ночи мы с ней залезли в ванную, она из своего уха вынула такой острый гвоздик – хвык – и вставила. И это был ее выбор – в правое ухо.
Ну, слава богу, это мы выяснили. Тогда давай про то, какие тебе женщины нравятся.
Мне нравится моя герлфренд. Точка. Она воплощение всего того, что мне так долго не хватало в этой жизни.
Ок, а почему ты тогда не женишься?
Не хочу! Может, не дорос до этого.
А детей тебе не хочется?
Не-а. У меня и так есть двое. Правда, они не мои, я их в лизинг взял, в аренду. Вот уже четыре года я с ними общаюсь. Это дочки моей герлфренд, близняшки. Ну, в общем, не разберешь, кто есть кто. Пока мама не видит, я достаю фломастер из кармана и ставлю крестик одной из них на лоб, чтобы их различать.
Получается, что раздолбай Василий Стрельников в обычной жизни примерный гражданин и семьянин…
Да-а… Вообще, я тебе скажу такую вещь. Я обратил внимание: когда я и мои друзья были моложе, где-то примерно с одиннадцатого класса, особенно если весна, выходишь на улицу Горького и стоишь, смотришь на телок. Хэ-э-э! Гормоны-то играют! И, естественно, срабатывает какая-то там физиология, и хочется подойти и… состыковаться. Я, как любитель космической программы, буду использовать такой термин. Так вот, последние два-три года, когда я вижу что-то такое на улице, я уже не рвусь подходить. Я просто смотрю на это, и мне хорошо становится. Хорошо, что я жив. Мне просто так – вау! И все.
Ты переместился на скамейку наблюдателей?
Ну, все еще не так печально.
А когда ты последний раз напивался так, чтобы до потери сознания?
Ох давно! У меня выработались золотые правила. Если бухать, то это, во-первых, либо пятница, либо суббота. Во-вторых, никогда не начинаю бухать раньше 11 часов вечера. В-третьих, мой внутренний радар должен всегда в поле зрения ловить постель – место, где я буду спать.
Ну а раньше? Назови самое необычное место, где тебе приходилось просыпаться?
Году в девяносто шестом, наверное, открываю глаза и вижу какой-то странный алюминиевый потолок, с которого висят провода, специальные крючки для капельниц, запах засохшей крови… А предыстория очень простая. Это был канун моего дня рождения, у меня было жуткое настроение, какое-то было очередное любовно-мудовое страдание – и я уехал из Москвы подальше, к своему приятелю на дачу. А мой приятель занимался типичным бизнесом 90-х: из Америки привозил большие старые реанимобили и здесь их пытался продавать частным клиникам. Поэтому у него на даче всегда стояла пара таких машин. Было выпито внушительное количество спиртного, и я каким-то образом забрался в эту «скорую помощь». У меня с собой был еще бумбокс, аудиоплеер. И я умудрился с крыши снять мигалки и затащить их внутрь. В общем, устроил там дискотеку. И потом в какой-то момент просто вырубился.
Расскажи напоследок про Останкинскую историю 93-го года, когда ты отбивался там…
...от Макашова мобильным телефоном? Было дело. 2 августа 1993 года мы с моим приятелем Мишей поехали в Софрино, в Дом творчества Гостелерадио СССР. Погода была отличная, барышень много общительных. И мы настолько увлеклись там, что в воскресенье ничего не знали – что в Москве уже начались уличные бои какие-то. Короче, мы приезжаем в Москву и вступаем просто в гражданскую войну! Я сразу поехал на работу. А я тогда был программным директором «Радио 7». И вот в угаре мы решаем вести прямой репортаж из Останкина. Не было, конечно, никакого журналистского геройства, я хотел рейтингов – вот и все! Мне хотелось, чтобы потом люди вспоминали и говорили: вот «Радио 7 Москва» – это единственная станция, которая вела репортаж в прямом эфире. Подъезжаем к Останкину – а там куча зевак. Какие-то бабушки, дедушки, мамы, папы, детей приводили… Они толпами перемещались от одного троллейбуса к другому, прятались за них. Их начинают обстреливать – они бегут. Причем бегут с бравурными криками, веселятся все. Безумная была какая-то херня. Я выбираюсь из машины с передатчиком, встаю на точку около пруда – и тут прямо на меня поехали БТРы! Пули летят – а я такой лежу в грязи за прудом Останкинским и пытаюсь в прямом эфире описать, что происходит. На земле, в грязи лежу…
А было вот это ощущение реальной войны?
Страх был, потому что ты видел каждый вечер в новостях, как это происходит в Афгане, в Югославии. Смотришь как какой-то сериал. А тут ты понимаешь, что всемирное турне войны пришло в твой город. Покупайте билеты! Но только ни фига это не увеселительный концерт, потому что я лежу и вдруг у себя вижу вот такую красную точку на плече. Прицел. Я думаю… помню, мысли такие очень тупые, хэ-э… а это я видел в фильме про Шварценеггера! Это меня снайпер взял… Прикольно! Сейчас мне плечо снесут! И чисто автоматически я беру сотовый телефон, – причем мобильные же тогда были в виде чемодана с антенной и с такой еще трубкой, – ткнулся в землю лицом и на голову вот это все положил. И понял, что это все. Конец. И знаешь, по идее, классика жанра – закрываешь глаза, и вся жизнь должна пронестись у тебя в голове. Увидеть детство, там, юность, все.
И я думаю: ну давай! Запускаем пленочку! Я закрываю глаза – ничего. Почему-то всплывает только утро в Софрине, как я проснулся с девушкой, и я думаю: эх, почему я все-таки не вдул ей тогда с утра? Ну и все. И так же быстро эти БТРы куда-то делись. Я вскочил, сел в машину, и мы уехали.
