Как часто твою фамилию произносят без ошибки?
Последние лет пятнадцать уже правильно, а в детстве доставалось. Я сильно пострадал из-за «Муму»: меня постоянно спрашивали, куда я ее дел.
Твой новый роман «Чистый кайф» посвящен русскому рэпу и конкретно Басте. Как такое вообще случилось?
Я, как всякий взрослый человек и поклонник рок-н-ролла, всегда считал, что рэп — кал. Еще в 90-е, когда появились первые чернокожие группы, меня это раздражало. Я тогда был старым человеком, хотя мне было тридцать, и был уверен, что лучше Rolling Stones музыки быть не может. В пятьдесят я понял, что пора молодеть. Причем зашел-то я в рэп не через Басту, а через Ноггано. Потому что юмор — это хорошая смазка, с которой можно войти и в серьезный роман, и в артхаусное кино. Я стал прислушиваться к текстам и услышал то, что делает Вася как Баста. Но сильнее всего меня пробрало, когда я понял, с какой проблемой сталкивается Васин герой, который страдает от химической зависимости. Когда на концерте в Ганновере эта 90-килограммовая туша запрыгала по сцене и страшным голосом закричала «Долби мой лед, но не замерзай, сколько ни завязывай, не завязать!», я понял, что это персональная точка отчаяния крайне успешного человека. Так что дело не в рэп-культуре, а в драме поколения, которое оказалось застигнуто врасплох. Леша Седой (друг Басты. — Прим. ред.) сказал: «Из каждых десяти парней осталось трое. И они живут не самой счастливой жизнью, даже если ездят за рулем «Гелендвагена».
Наркотики выжгли это поколение как напалмом. Поэтому и роман.
Твои герои много матерятся. Как ты сам относишься к мату?
Я могу, как аналитик языка и его развития в социуме, сказать, что сейчас удельная доля нецензурной лексики значительно выше, чем, скажем, в 80-е и даже в 90-е. Я думаю, что у молодежи это связано с пятилетней давности инициативами правительства по запрещению мата в искусстве — когда начали целлофанировать книги и ставить на них 18+. Молодежь протестна даже по гормональному состоянию своего пространства, поэтому в итоге она в своем сегменте отменила табу. Так что сейчас мат не только легитимен, но даже приветствуется, причем в образованных, часто даже филологически образованных кругах.
Как ты подружился в Бегбедером?
Очень просто! Я ехал в Питер на открытие книжного магазина нашего издательства «Городец». Ко мне в поезде подошел Леша Гуськов и говорит: «Посмотри „Элефант“, там про писателя, и я его играю с тебя». Я смотрю фильм и вижу Бегбедера, он играет Лешиного издателя. И там сцена, как этот издатель держит нерадивого автора за галстук и угрожает сбросить с крыши, потому что дедлайны нарушены. Я звоню Леше и говорю: «Гениально! Бег (Бегбедер. — Прим. ред.) такой классный издатель!» И Леша в ответ: «Так возьми его к вам, пускай издает что-нибудь!» Леша написал Бегбедеру, а тот уже ответил мне напрямую: «О, я читал ваши книги!» Мы начали сотрудничать, он приехал в Москву, мы погужевали немного и подружились.
А ты считаешь Бегбедера хорошим писателем?
Перед очным знакомством я прочитал «Любовь живет три года» и вот эту книгу про рекламу — забыл, как называется.
«99 франков»?
Точно! Ну такая веселая живая проза, сумасшедшая, дурацкая, циничная, грустная временами. Она не совпадает с моим представлением о литературе, потому что я больше люблю вещи композиционно выстроенные, голливудские, можно сказать. А Бегбедера интересует форма существования героя в предложенных обстоятельствах. К тому же панчлайны у него бывают просто убойные. Я уверен, что он их сочиняет отдельно, записывает где-то на стене, а потом думает, в какое место романа вставить.
Ты работаешь в литинституте. Как относишься к романам между студентками и преподавателями?
Это отвратительно! Disgusting. Педофилия. Мне пятьдесят четыре года, моим студенткам — девятнадцать! У меня дочь старше. Лучше убиться об стену. У маленькой девочки должен быть маленький мальчик. У меня самого так было, и иначе я не представляю. Хотя сейчас социум изменился, и бывает, что девочка сама атакует старичка. Но этот самый старичок не отдает себе отчета, что он тупо смешон. Спасти его могут только высокомерие и нарциссизм. Если мужчина влюблен в свой талант, то девочки с сексуальным ресурсом для него просто шевелящиеся головы. Пусть дети занимаются сексом друг с другом. И это прекрасно, пиши об этом романы, дружище. Не переступай грань.
А что ты думаешь о феминитивах?
О чем? Что это?
Ну там, «режиссерка», «поэтка»…
Я не слежу за этим дискурсом, поэтому не знаю. Что, правда «поэтка»? Мне это напоминает эксперименты с языком 30-х годов, футуризм, «Окна РОСТа». Но звучит смешно.
Был момент в жизни, когда тебе хотелось кардинально поменять свою жизнь? Вот так, чтобы все бросить и умчаться в закат на «Харлее» или купить красный спортивный автомобиль?
Конечно! Я тогда в Якутске жил, а там зимой минус пятьдесят пять. Я шел домой из университета, в котором преподавал, по проспекту Ленина. И вот эта улица заканчивается, а за ней, собственно, ничто. Река Лена, и ничего нет. И я, идя из университета, думал: «А что если я не остановлюсь возле своего дома, а пойду дальше? Если пройти часа два-три и не оборачиваться на город за спиной, то просто растворишься в этом холоде». И эта мысль доставляла мне удовольствие. Это не было суицидальной идеей, потому что у меня в тот момент было трое маленьких детей, жена неработающая, на мне лежала огромная ответственность. Я же не дурак так подставить любимых людей! Как бы мне плохо ни было, я бы так не поступил. Но вот мое «на „Харлее“ в закат» выглядело так. Пешком к реке Лена в минус пятьдесят. Мне кажется, это даже покруче. «Харлей» и закат — это для слабаков.
А красный спортивный автомобиль тогда для кого?
Фрейд говорит, что для неудовлетворенных. Не знаю, у меня вообще нет автомобиля. Я езжу на такси. Заднее сиденье — вот мое место. Там удобно, можно слушать музыку, смотреть кино, выпивать, курить, если водитель разрешит, можно играть опять же. Я просто отбитый геймер! Я трачу на RPG колоссальное количество времени, которое остальные люди тратят на успех и изучение дискурсов.
И во что играешь?
Да во все! Baldur's Gate, Fallout, Half-Life. Я ведь играл в них в начале 90-х! Я лично пережил этот ужас нападения инопланетян. И когда десантники явились и нас расстреляли как зараженных… Это был разрыв мозга! В тот момент, думаю, я и научился драматургии. Или взять StarCraft! Блин, что там творилось! Нас окружают полчища инсектоидов, и мы спешим на помощь лейтенанту Керриган. Я не успеваю, и ее сжирают. Такой финал игры! Я думал: «Как же так, у моего героя была с ней связь, практически любовь!» И он не успел… Потом выходит StarCraft 2. И в главной, самой страшной королеве инсектоидов я узнаю бывшего лейтенанта Керриган. Мой герой приходит и говорит: «Это ты?» А она отвечает: «Ну не совсем…» И у нее такие крылья за спиной — ч-ш-ш. Так сочинять не многие из современных писателей умеют. А потому какой мне дискурс! Какие феминитивы! Лейтенант Керриган — королева зергов! Вот это проблема!
Что-то из современного может так зацепить?
Я очень признателен Квентину за то, что он сделал в финале «Однажды в Голливуде». Я весь фильм ждал, что Шэрон убьют, и думал: «Зачем он взялся за эту тему?» Еще этот удивительно забавный Ди Каприо: «Фак, зачем я бухаю? Я забыл текст, сука-сука-сука! Ведь мог же вчера на третьем коктейле остановиться! Зачем восемь?» И я эту фигню понимаю! Вот выпиваем бутылку на двоих вечером, а потом: «Может, еще одну?» Собака, завтра же рано семинар в литинституте! Все, наутро уже чувствуешь, что вчера выпивал… И вот ты наблюдаешь за киноисторией, в которой ничего по сути не происходит. И вдруг финал! Они мочат этих анархистов! Головой об камин! И ты понимаешь, что Шэрон не убьют! Всё! Тарантино свой треш повернул в обратную сторону. Старый стал и сентиментальный. Хотя, думаю, он просто решил переписать самую страшную голливудскую сказку. Пришел — и как волшебник: «Ничего этого не было! Они все живы!»
Какую песню ты бы выбрал, чтобы она звучала на твоих похоронах?
Это очень легко! Джонни Кэш — We’ll Meet Again. Сейчас! (Включает на iPhone и начинает подпевать.) Он написал это на смерть своей жены, и ему оставалось жить два года. Я хочу эту песню! «Скажи парням, которых я знал, что я скоро буду!» Я хочу, чтобы на моих похоронах люди вот так раскачивались! Пьяные и абсолютно счастливые! We’ll meet again some sunny day!
Продюсер съемки Анна Мира, ассистент фотографа Глеб Кордовский.
