Владислав Тирон. Тихий Фандорин нового времени

— Ты где-то рассказывал, что твоя история с «Азазелем» как книгой состоялась почти случайно.

— Не совсем. Папа мне подарил книгу электронную на 14 лет. Там были загружены какие-то книги, а сортировка шла по алфавиту. Акунин оказался первым в списке, так я прочитал «Азазель», прочитал «Турецкий гамбит», «Левиафан» — это подряд, а «Статский советник» уже читал, когда фильм вышел. Книга до сих пор со мной, хотя уже практически не держит зарядку, но я все равно ее использую.

— Каким был твой образ Фандорина в первом прочтении?

— Помню, что меня затянуло в историю. Вообще люблю стиль этой серии, там все супер рассказано, есть свой стиль. А так… наверное, в 14 лет меня в первую очередь привлекла простота Фандорина. Мне кажется, он простой человек, который потом попадает в обстоятельства достаточно сложные, и он вынужденно растет, если мы говорим про «Азазель» конкретно. И вот ему 20, мне 14 — конечно, хочется ассоциировать себя с ним. Представлять себя на его месте. Хотя это было задолго до того, как у меня появилась возможность сыграть Фандорина. Тогда это было просто фантазией. 

— Ты перечитывал книгу уже в процессе подготовки? 

— Да, я начинал читать и много оттуда перебрасывал в сценарий на этапе разбора. Мы встречались тогда с режиссером, с ребятами, с Сережей и Никитой Поповыми, сценаристами, и обсуждали этот момент. А потом Нурбек, режиссер, сказал, что время повествования другое, оно накладывает свой отпечаток на героя, на его пластику, на его поведение. Поэтому, говорит, отложи-ка ты книгу в сторону и работай со сценарием, чтобы не закапываться слишком глубоко. 

Так что чтение книги остановилось где-то на середине, после чего я отложил ее в сторону и убедил себя не продолжать читать на время съемок. 

—  Фандорина можно считать супергероем?

— Это, скажем так, супергерой в жанре реализма. У него нет каких-то фантастических суперспособностей. Если мы берем американскую культуру и супергероев комиксов, то вот Человек-паук — у него есть паутина. Или «Железный человек», у которого вроде бы нет ничего выходящего за рамки обычного, но есть невероятные технологии. Всегда присутствует некая фантастика в способности, в умении человека, при этом как бы никто не убирает внутренние особенности, какие-то достоинства, ценность этих людей. 

Фандорин — просто человек. Как вы, как я. Как любой другой. Но у него есть определенный склад ума, который является его способностью. Дедукция, позволяющая из множества мелких деталей создать картину, посмотреть на нее немного отстраненно, немного издалека. У него это работает очень быстро в голове, и, наверное, он рожден для этого. Он рожден быть неким супергероем, который может быть среди нас. Не в фантастическом в каком-то мире, а вот среди нас. 

— Тогда так. Фандорин — это российский Джеймс Бонд?

— Ну, не знаю. Я Джеймса Бонда люблю, вот совсем недавно смотрел фильмы с Дэниелом Крейгом, которого я прямо очень обожаю. Но это герои, конечно, немного разные, хотя у них бэкграунд может быть очень похож. Мы мало что знаем о Джеймсе Бонде, о его предыстории. Это уже какой-то человек-робот, у которого где-то внутри, глубоко, есть своя боль… 

Боль Фандорина известна, момент перелома его жизни тоже известен. Так что, мне кажется, это немножко разные подачи двух героев. Все-таки Фандорин попроще, чем Джеймс Бонд.

— Как ты стал Фандориным?

— Так получилось, что у меня была пауза в съемках, я даже на пробы не ходил. А в январе позвонил агенту и сказал, что готов вернуться. И вот, помню, это произошло 12 января. А 13-го пришло сразу приглашение на Фандорина, на одиночные пробы с режиссером Нурбеком. Была одна сцена, еще из первой, совсем другой версии сценария. Я полгода без практики, нервы, переживания. Ну, сходил и сходил, особо ничего не ждал. Но через две-три недели мне приходит звонок от агента — зовут на парные пробы с героиней. Там я впервые примерил чудовищный парик, в котором могли пройти все съемки. Была идея сделать Фандорина блондином, тогда же появились голубые линзы.

На вторых пробах получилось, на мой взгляд, процентов десять из того, что хотелось бы. Как и до этого, решил просто ждать, чем все кончится. И меня утвердили. Получилось, что еще 12 января я был вне профессии, а уже 13-го — на пробах, вернулся в дело.

— Есть какие-то неочевидные сложности, когда играешь главного героя? 

— Прежде всего — количество съемочных дней. До этого я снимался в среднем три-четыре раза в неделю. Под конец, может, пять раз в неделю, и то для меня было очень много. Хотя там могли быть дни, где даже не все сцены «мои». Когда я здесь увидел занятость… Пять-шесть дней — один выходной, пять-шесть дней — один выходной, шесть дней — два выходных, потом еще раз шесть дней, при этом все время ты в кадре находишься. 

Нет, я понимал, что так будет, но когда началось, то жизнь превратилась в один бесконечный день. Утром просыпаешься, успеваешь позавтракать, сходить в душ, как-то настроиться буквально 10-15 минут, и все, до самого вечера. Приходишь — все те же истории в обратной последовательности сделал, повторяешь текст, ложишься спать. 

–– И что делать?
–– У меня было ощущение такое, будто я плыву на байдарке по реке с мощным течением и еле-еле успеваю лавировать между камнями, преградами, какими-то опасными участками. Нет передышек вообще. Где-то, наверное, через месяц, я этот ритм уже стал улавливать, удавалось находиться в гармонии с ним.

–– То есть график — главная проблема?

–– Ну, а что еще? Еще были постеры везде со мной, а я вообще, честно, не большой любитель внимания как такового. Был. Наверное. Просто сейчас интервью много раздал, фотосессии были, постоянное общение с людьми. Все это меня немного подвижнее сделало. Как-то стал проще к этому относиться, меньше давления чувствовать, и внутреннего, и внешнего. И постеры… Да я, может быть, когда-то в детстве представлял себе подобное и думал, что хочу так. Конечно, необычно, в каком-то смысле приятно, в каком-то смысле ответственно. Потому что это реклама, и  хочется, чтобы она получилась хорошей, проект получился хороший. Разные мысли прилетают, а потом ты к этому привыкаешь.

— На тебя давил груз роли Фандорина, учитывая, кто его играл раньше? 

— В моем восприятии это было не так ощутимо, как это оказалось ощутимо после выхода сериала. Я-то думал, что уже столько времени прошло, что сравнивать не будут особо. Но первые пару недель после премьеры я сильно переживал, на меня давил именно груз главной роли. Прежде с таким сталкиваться не доводилось, да и вообще мне по характеру ближе быть в тени. В прошлых проектах локомотивами истории были другие герои и другие актеры. Здесь пришлось перестраиваться. Не могу сказать, что на сто процентов справился, но опыт определенный точно получил. Так что давление главной роли оказалось сильнее давления того, что до меня уже Фандорина играли другие актеры.

— То есть играть застенчивого помощника тебе комфортнее, чем главного героя?

— Конечно, на втором плане проще. Ну, как бы суть не в комфорте. Точнее, все зависит от целей. Я не хочу, например, играть все время второй план или даже заглавную, когда есть кто-то еще передо мной. Я стремлюсь рассказывать истории как главный герой. Хотя понятно, конечно, что в какой-то момент мне начали предлагать роли одного направления, так скажем. Понятно, что у меня яркая характеристика внешняя, пластика, речь, движения и так далее. Но нужно порой немножко усреднять себя, чтобы можно было сыграть и то и другое. 

После «Азазель» ситуация изменилась: пошли приглашения на главные роли. Недавно прислали пробы на злодея. Попробовал сыграть — очень непривычно. Чувствовал себя не в своей тарелке, но отправил видео все равно. Я хочу играть главные роли. Хочу играть роли, в которых буду выходить из привычного образа. И уверен, что так будет.

— По сюжету у Фандорина тоже есть более мудрый и опытный наставник — Бриллинг. Не было опасений, что это может скатиться вот к такому же формату, когда твой герой просто «принеси-подай»?

— Нет, потому что Фандорин — другой человек. Да, он признает, скажем так, превосходство в определенных вещах другого человека. Но все равно у него за то время, которое он прожил, есть свой определенный опыт. Он не слепо доверяет любому человеку. Персонаж Матвей из «Триггера» сначала слепо верит своему начальнику, лишь потом у него появляются сомнения на тему того, прав ли тот на самом деле. Матвей задается вопросами, не манипулируют ли им, почему босс так с ним себя ведет. У него появляется своя позиция по ходу истории. Фандорин другой, он немного не от этого мира человек. Он жил один все время, очень рано потерял родителей. Встречая Бриллинга, он смотрит на него снизу вверх, но это не значит, что он находится, скажем так, полностью в его власти. Он может восхищаться, но в личные границы он его, я думаю, не пустил бы. Так что я быстро понял, что история этого персонажа и этих взаимоотношений не будет похожа на то, что играл раньше.

— То, что Фандорин — это определенный секс-символ, как-то на тебя влияло?

— Фандорин в «Азазеле» и дальше — это два разных человека, по сути. И я так считаю, да и для многих эта история предваряет основную сюжетную линию. Дальше, наверное, да, он становится секс-символом, хотя это сейчас очень размытое понятие. Сколько людей, столько и секс-символов, мне кажется. Я думаю, тот Фандорин, которого большинство из нас представляет, — это все-таки Фандорин времен уже после «Азазеля». Вот там уже, конечно, без определенной мужской энергии особо ничего не сделаешь. 

— Ты как-то дополнительно настраивался перед съемочными днями?

— Такого не было, чтобы я говорил: «Зовите меня Эраст Петрович». Это, наверное, круто, но я о такой степени погруженности, конечно, мечтаю где-то, пытаюсь понять, как это сделать, но пока такого не было. Я очень ответственно отношусь, может быть, чрезмерно пока, к этой профессии, к этой работе. Мало с кем общаюсь на площадке в момент съемок. Во время съемочного дня мне комфортнее быть в вагончике, в обед посидеть одному, повторить текст миллион раз, проиграть его между дублями. Для меня важно не потерять представление о герое между дублями, между сценами, во время съемочного дня. У меня это представление сформировалось в моем воображении во время подготовки, и потом ему нужно соответствовать. Это внутренняя работа отчасти с самим собой, отчасти с партнером, потому что без партнера ты ничего не сделаешь в итоге. 

— Есть что-то, что ты перенял у Фандорина?

— Мне был безумно интересен его способ мышления. Понятно, что в кино ты это не передашь. Какими-то больше визуальными средствами это передается, но есть именно какая-то структуризация его жизни. И это у меня осталось сейчас: я начал в блокноты записывать какие-то вещи, чтобы все упорядочить. Даю себе возможность посмотреть на вещи отстраненно. Это может быть не совсем то, что делает Фандорин, потому что он видит просто детали определенные: заметил что-то здесь, услышал что-то там, подглядел где-то. А потом у него в какой-то момент — бац — все сложилось. Но такой способ мышления меня немного подвиг переосмыслить свою жизнь и свой тайм-менеджмент. Я этим никогда в жизни не занимался, и сейчас для меня это своего рода открытие, которое действительно работает. 

— Тебе хотелось бы пообщаться с Борисом Акуниным и узнать его мнение о том, что у вас получилось?

— Мне интересно на самом деле, и хотя я понимаю, что это далеко не то, что… Этот вариант «Азазеля» — это далеко не то, что он писал, да? И мне было бы интересно услышать от него, поверил он в эту историю или нет, поверил он этим героям или нет. Конечно, и по герою было бы интересно поговорить и вообще услышать, что он думает о том, что получилось. Так что я жду — где-то на просторах Интернета, надеюсь, появится какой-то его комментарий.

— О дальнейшей версии: более зрелого Фандорина сыграть мечтаешь?

— Да-да, конечно. Это как раз работа, о которой я говорил, это совсем несвойственная мне история вообще. Если мы берем Фандорина из дальнейших книг, то это абсолютно холодный человек, в котором нет ни капли суеты, ни мысленной, ни внешней. В нем где-то глубоко есть огонь, который просто закрыт обстоятельствами и определенными травмами, как мне кажется. И вот это эмоциональная анестезия, которая случилась после тех событий, которые произошли в «Азазеле». Поэтому я его таким вижу, представляю. Понятно, это всё какие-то верхние краски, а если копаться в глубину, то я вообще думал, что у него есть некий такой психологический термин — дереализация. Когда после очень сильного стресса, возможно, это может быть посттравматический синдром, ты захлопываешься и не можешь понять, ты понимаешь всё как во сне.

Твои чувства блокируются, от этого блокируется какая-то сфера понимания того, куда идти, куда плыть и так далее. Вообще не понимаешь, что происходит, ты превращаешься в некоего робота, каким, мне кажется, и является Фандорин в следующих книгах. Но это опять-таки всё по верхним слоям. Конечно, хотелось бы, и это был бы большой шаг вперед на тему того, чтобы развить себя в другом амплуа.

— Интересно пожить в той версии России, которую придумали для «Азазеля»? 

— Как опыт, да, интересно. Конечно, вообще в любой такой вселенной, которая отлична от нашей, пожить немного было бы здорово. Тем более что я отчасти пожил, потому что художники порой создавали очень классные внутренние объекты для сериала, в которых очень долгое время было существование. Например, полицейский участок. Вообще представление себя в этом мире… ты все равно волей-неволей начинаешь в него верить. Блин, было здорово пожить! Особенно в капсульной квартире, которая есть у главного героя сериала.

— Почему ты брал паузу в съемках? 

— Это было после второго сезона «Триггера», когда мы сняли второй сезон, какая-то очень внутренняя рефлексия немножко переполнила чашу, и мне оказалось не очень комфортно ходить на пробы и сниматься. После каждой сцены слишком сильная самокритика началась, которая очень мешала работать и влияла на настроение. То есть желание какого-то идеала, и я так думаю: не-не, надо выйти немножко за рамки этой профессии и попробовать посмотреть, просто отдохнуть от этого, что ли. Не то чтобы я устал, работал как не в себя и так далее, просто вся моя жизнь была ассоциирована так или иначе с этой профессией. С четырех лет занимался в театральной студии, потом институт, а потом съемки, театр начался. Я не могу сказать, что я заработался или что еще, просто мне захотелось ненадолго выйти из пространства актерской среды. 

— И чем занимался?

— Записывал на студии с ребятами, которые писали музыку, что-то с ними придумывал. Это не было чем-то серьезным, просто сделали, и всё. Хотя мы с другом написали музыку для одной короткометражки. Потом я работал в ресторане, в «Кофемании» полгода, потом три-четыре месяца работал курьером… 

— То есть твое лицо показывали на Первом канале и в этот же момент ты приносил людям роллы? 

— Ну да, но обычно меня не узнавали. Пандемия, — я в маске всегда был. Один раз кто-то узнал, когда я стажировался официантом. Сказали: «Спасибо за „Триггер“». Ну я в ответ: «Да-да, пожалуйста». Очень странные чувства. Вот это как раз то, что тоже важно было о себе узнать, как я буду реагировать на подобные вещи. Просто теоретически-то я понимал: да какая разница, человек на самом деле свободен! Ты можешь работать там, а можешь работать здесь. А то, что я вчера в кино снимался, а сегодня еду развожу — ну так это уже какой-то комплекс внутри меня разговаривал в этот момент, вот это тоже узнал о себе.

— Ты для себя что-то извлек в плане каких-то бытовых жизненных вещей, которые теперь тебе важны? 

— Понял, скажем так, что простой работы не бывает, наверное. Моя актерская жизнь всегда давалась мне довольно легко. Роли давали, потом еще и платить за это начали. И отчасти верно, что другой жизни я не знал. Не говорю о том, что работа в ресторане и на доставке — предел сложности жизни. Но поставить себя порой на место официанта или курьера полезно. Ты потом начинаешь смотреть на людей по-другому. Этот опыт немножко меняет твой взгляд на других людей. Не говорю, что актерская профессия — это легко, там тоже свои сложности и особенности. К тому же я об основной своей профессии кое-что понял. Понял, что надо разбираться со всеми этими демонами, которые у тебя есть в голове, никуда от них не уйдешь. Надо учиться их душить, с ними нужно учиться работать, и делать это надо в той сфере и в той профессии, в которой ты себя видишь. Поэтому и вернулся. Где-то психологическая работа помогла, где-то — внутренняя работа с самим собой, с убеждениями своими, чтобы понять, почему я так думаю. Собственно, самоанализ. И есть какой-то прогресс в этом. Он есть как раз в той работе, заниматься которой мне хотелось бы. 

— Самые большие чаевые, которые тебе оставляли, помнишь? 

— Дело в том, что мы делили все на всех. Ну, если говорить о том, что лично с моего стола пришло, то там где-то рублей пятьсот было.