Ольга Птицева: «Если часть меня будет нужна самому мерзкому герою — что ж, у всех нас есть тень»

Было ли какое-то конкретное событие, которое подтолкнуло тебя к написанию «Края чудес», как это было с «Двести третьим днем зимы»?

Скорее была фоновая заинтересованность локацией. Ховринская заброшенная больница для меня абсолютно легендарное место, о котором я читала еще в школе. Мне казалось невероятным, что в Москве стоит огромная заброшка, вокруг которой такая мифология.

Я очень долго носила в себе влюбленность в Ховринку: приезжала туда несколько раз, когда ее еще не снесли. Внутрь я не попала, но эта махина, невероятная, пустынная, наполненная таким количеством нарративов, — она меня поразила. Поэтому в какой-то момент я подумала: «Как странно, что про нее не пишут. Это же невероятный эгрегор, энергетически-информационно-мифологический». И в итоге это вылилось в историю.

А ты хотела попасть внутрь?

Разумеется! Но в тот момент здание начали уже готовить к сносу, так что там была серьезная охрана. Но, думаю, что если бы я туда попала, я бы точно там осталась. Ведь это «край чудес — зашел туда и там исчез». Поэтому мне хватило обойти ее по периметру максимально, насколько это было возможно, и просто посмотреть. А дальше она как будто стала разворачиваться у меня в фантазии, и сейчас, наверное, даже хорошо, что я не зашла внутрь.

Насколько много лично тебя в «Крае чудес»?

В первую очередь это мой живой интерес к Ховринской заброшенной больнице. Я пересмотрела все видео местных сталкеров, прочитала все форумы и ветки ВКонтакте, связанные с людьми, которые ходили в Ховринку.

Кроме этого, в книге если линия, которая для меня очень личная и очень болезненная. Это линия взаимоотношений главной героини Киры и ее дедушки. В моем опыте тоже есть история, связанная с деменцией. Мой дедушка на склоне своих лет, к сожалению, очень стремительно, на моих глазах, сначала терял память, а потом и какие-то части своей личности. И это было очень страшно и тяжело. Я как раз заканчивала школу и, по сути, единственное, чего мне хотелось в этом очень сложном семейном и личном проживании, — это оказаться как можно дальше от своей семьи, которую я люблю, от своего дедушки, которого я любила.

И, в отличие от Киры, у меня получилось уехать. Я поступила в Москву и уехала, и остальные события, связанные с болезнью дедушки, происходили не напрямую со мной, а через разговоры с моими родственниками. И вот эти переживания, эту вину, эту горечь потери, этот страх, эту боль, которую испытывает Кира из-за болезни своего дедушки, я очень хорошо понимаю, потому что я тоже это испытывала. Так что часть меня в книге, конечно, есть. И для меня эта линия имеет особую ценность.

Какие чувства испытываешь, когда отдаешь кусочки себя текстам?

Я делаю это только с тем, что я уже проработала, прожила и сделала понятной и безопасной частью моего жизненного опыта. Я использую их в качестве материала для создания правдоподобной сюжетной линии. И это не про болезненные изъятия из себя какой-то части своего опыта, это скорее про такую работу с тем, что я знаю и понимаю, во имя правдоподобности.

В “Крае чудес” это было данью памяти моему дедушке в том числе и возможность поговорить с аудиторией, с читателями на не самую простую, не самую приятную тему из точки «я была здесь, я вот так чувствовала, а вы?». Для меня это важно.

Ты готова отдавать какие-то части себя только тем героям, которым ты симпатизируешь?

Я симпатизирую всем своим героям. Так или иначе, в каждом герое есть что-то, что эмпатически откликается во мне. Не могу сказать, что я во всем симпатизирую Кире, например. Местами она очень меня бесит, потому что когда из 2024 года ты оборачиваешься на 2018-й, в котором происходят события романа, думаешь: «Ах вы, дети лета. Вас беспокоит отсутствие авокадо-тоста в вашей жизни». И, конечно, это точка, в которой я могу чувствовать раздражение к своим героям, но мне важно, чтобы мой опыт или опыт моих близких был уместен.

И если какая-то моя часть будет нужна самому мерзкому герою, что ж, у всех нас есть тень. И это одна из тем, собственно, «Края чудес».

Я правильно понимаю, что ты немного изменила финал для сериала, который сейчас в Букмейте?

Это, боюсь, может стать спойлером! Да, финальный эпизод перестроен максимально сильно, в целом текст перестроен максимально сильно. Он переосмыслен, пересобран композиционно и смыслово, но финальный эпизод… Я прямо жду, что до него доберутся читатели, и особенно те, кто читал первую версию романа.

Что ты чувствовала, когда пришлось вернуться к тексту, который по факту был уже закончен?

Это довольно интересно, потому что текст уже успел отлежаться, я от него сепарировалась, и поэтому это была любопытная работа в классной команде Букмейта. Я не испытывала никаких мук и страданий в процессе. Финальная задумка осталась неизменной, но то, как герои реализуют ее, и что происходит после — должно доставить читателем новые ощущения.

Больница — это один из главных героев?

Да! Это тот случай, когда историю невозможно перенести в другую локацию. Все происходящее, каждый шаг сюжета возможен только здесь. Причем именно на этом этаже, именно вот в этом кабинете, привязка здесь максимальная. Можно поменять героев как угодно, можно их перемешать, но больница обязательно должна быть, иначе это была бы совсем другая история. Поэтому Ховринку я здесь считаю главным героем, из-за нее все происходит.

Я знаю, что ты не любишь деление на хороших и плохих, поэтому, конечно же, спрошу. Ховринка хорошая или плохая?

Такая, какая она есть. С чем туда человек, пришел, то с ним и происходит там. Это зеркало. Местами кривое, конечно, но вот какое есть.

«Край чудес» — твоя самая страшная книга?

Нет. После того как написался «Двести третий день зимы» — нет. Но определенно это самая динамичная моя книга, самая киношная. Мне, конечно, ужасно хотелось бы, чтобы из этого вышел сериал или фильм.

А если бы это была компьютерная игра, за кого ты бы играла?

А, мне кажется, там бы менялся фокал, как и в книге, надо было бы все время чуть-чуть за кого-то доиграть. Даже за Костика. И там была бы мини-игра с картами Таро обязательно.

«Край чудес» — это тот рубеж, после которого ты перестала быть только янг-эдалт автором. С чем связано вот это взросление тебя как автора?

Расту не только я, не только мои книги, но и мои читатели. Многие со мной, сколько лет я этим занимаюсь, десять в этом году. Мы растем и двигаемся по рамкам жанровым, по рамкам возрастным. Так вот однажды уйдем в премию «Антоновка». Сколько там, 60+?

«Край чудес» писался на ковидном карантине, и, возможно, это как раз был конец прекрасного старого мира. А потом начались все эти исторические события, что с нами происходят, и, наверное, какой-то юношеский задор, романтизация и вот эти большие открытые миру глаза, они как-то поменялись, и мы оказались в той точке, где мы сейчас.

Какие чувства ты испытываешь к своим персонажам? Мы уже касались этой темы, но давай вынесем в отдельный вопрос.

Мне очень нравится Тарас. Это вообще мой типаж мужчины. И в целом, мне кажется, Тарас — это вот тот герой, который описывает всех мужчин, которые мне нравятся. Супернадежный чувак с глубоким внутренним миром и переживаниями, которые практически не читаются на его… покерфейсе.

… Волевом лице?

Да, волевом лице. Вот я люблю таких мужчин, поэтому Тарас, конечно, вызывает у меня очень много нежности и трепета… Я, когда его писала, чувствовала себя девочкой-девочкой. Я его из своего сердечка вынула.

То есть все же кусочек себя ты подарила Тарасу?

Да-да, кусочек сердечка я точно отдала. И то, что они с Кирой в первую очередь друзья, для меня тоже важно. И мне было трепетно прописывать их сближение. Киру я хорошо понимаю, я ей невероятно сочувствую, местами она меня бесит, потому что я сейчас уже старше, чем она.

А когда писала, она тебя бесила?

Меньше, чем когда я работала над переработкой текста. Сейчас, конечно, наш с ней поколенческий разрыв считывается сильнее. Бесит она меня, скорее всего, именно в тех местах, в которых я сама себя подбешивала тогда, а может быть, до сих пор раздражаю.

Южин у меня вызывает много раздражения, но, с другой стороны, я ему сочувствую, потому что знаю, из чего он сложился таким, какой он есть. А Костик вообще просто… Он краш! Все, что делает Костик, мне кажется абсолютно таким, как должно быть.

Он, конечно, моральный подонок. И я, конечно, кайфовала, прописывая всякие его штуки. И вот все, что я скажу, будет спойлером, но да, мне было кайфово писать его, потому что это двойная мотивация, это всегда интересно.

Есть ли у тебя как у писателя слова, которые тебя раздражают?

Я очень чутко отношусь к канцеляриту, потому что первое мое образование юридическое, и за годы учебы и небольшой период практики я в себя впитала канцелярит в том числе. И когда начала заниматься писательством, прям огнем и мечом пришлось в себе это выжигать.

Поэтому когда я слышу «данная книга является», я кричу внутри себя, потому что данная только если Богом, никаких других вариантов нет. А еще заместительные. Я ненавижу заместительные слова в художественных текстах, когда мы знаем имя героя, и вдруг он становится «черноволосым» или «девушкой», я прямо кричу чайкой. Однажды такое затесалась в черновой вариант «Там, где цветет полынь». В постельной сцене один из героев, Рэм, стал «парнем». И когда я редактировала, я такая: «Там какой-то еще парень появился? Третий? Что происходит?»

А что скажешь про ненормативную лексику?

***! (Очень хорошо — MAXIM) Я считаю ненормативную лексику очень важной частью русского языка. Бранная лексика в русском языке имеет немыслимый вес, очень важный окрас, но тут всегда нужно задавать вопрос себе как автору: «Нужен ли в данной реплике такой сильный акцент, как бранное слово?». Если да, значит, надо.

Считаешь ли ты свою прозу женской?

Я — женщина, я пишу тексты, значит, это женский текст. Чаще всего я пишу про женщин и ориентируюсь на свою женскую аудиторию. Мне безумно не нравится, когда это сразу подтягивает за собой кучу всяких ярлыков и штампов, связанных с романтичностью, чувствительностью, поверхностностью. Ну, как вот эти вот твердолобые мужики считают. Это мне не нравится. Я считаю, что девчонки умнее стариков, и поэтому гордо говорю, что я — женщина, я — писательница, я пишу про женщин и для женщин.

Текст, написанный мужчиной, отличается от текста, написанного женщиной?

Мне вообще не хотелось бы делить, но, когда я оглядываюсь на свою книжную полку, я вижу, что больше всего там актуальной современной прозы, написанной женщинами. И, значит, что-то я чувствую такое в женской прозе, чего не нахожу в мужской, если я читаю больше писательниц, чем писателей. Выходит, что да.

Расскажи, как ты пишешь? Как происходит это таинство?

Нет никакого таинства, я абсолютно скучный писатель, у меня есть просто рутина. Писательство — это моя основная работа, я сейчас даже преподавать стала намного меньше и больше работаю с самыми разными писательскими проектами. Поэтому я просто сажусь и пишу. Я смеюсь всегда, что важнее всего железная задница в этот момент.

Понятно, что, кроме непосредственно написания текста, существует момент ресерча и разработки, когда я придумываю поэпизодный план, составляю таблицы героев, всякие схемы и прочее. Это такая длительная подготовительная работа, но в целом, да, я сажусь и пишу.

Можно ли научить кого-то быть писателем?

Да, более того, я видела, как это происходит. Мне, правда, кажется, что писательство — во многом ремесло, и оно состоит из теоретической части, тех инструментов сторителлинга, которые преподаются во всем мире.

Еще одна часть — это, конечно, читательский опыт, потому что чем больше ты читаешь, тем лучше ты пишешь. Это правда так работает, на мой взгляд. И наверное, еще одна часть — это житейский опыт, на что ты будешь опираться, насколько ты любопытный, насколько ты наблюдательный, насколько твое сердце открыто к чему-то новому, что можно переработать в текст.

Вот из этого всего состоит писательство, и технической части, правда, можно научить, потому что схемы сторителлинга везде одинаковые и им, правда, можно научиться, и тогда работать с увлекательными историями будет легче. Ну а дальше уже как получится.

Есть ли разница для тебя, когда ты публикуешься под своим именем и под псевдонимом?

Ну на самом деле Ольга Птицева — это тоже мой псевдоним. Но я думаю, что когда-нибудь поменяю фамилию на Птицева. Тот мой первый псевдоним, англоязычный, был навязан мне издательством, и это была достаточно абьюзивная история.

Я была начинающей писательницей, на которую давила махина монополиста и очень токсичные редакторы, с которыми я работала. Я не могла сказать им: «Нет, мне это не подходит», как могу сейчас говорить в разных ситуациях.

Поэтому я согласилась с этим англоязычным ужасающим гендерно нейтральным псевдонимом, потому что тогда почему-то считалось, что русскоязычных писательниц никто покупать не будет. Сейчас мы знаем, что это не так. И я немного чувствую гордость, что я тоже приложила руку к тому, чтобы этот миф развеять. Поэтому я люблю свой псевдоним, Оля Птицева. Я сама его придумала, сама его ассимилировала и мне с ним комфортно.

Но когда ты держишь в руках книжку под Ольгой Птицевой и под своим первым псевдонимом, это разные чувства?

Ну когда мне приносят на подпись старые издания, где есть Олли Вингет, я зачеркиваю «Олли Вингет», пишу «Ольга Птицева», а потом подписываю.

Ты же понимаешь, сколько они потом будут стоить?

Я надеюсь! Потому что их всегда очень приятные люди приносят.

Ты — героиня нашего проекта Smart is the new sexy, поэтому, естественно, вопрос, касающийся сексуальности. Как ты относишься к утверждению Smart is the new sexy и что вообще для тебя сексуальность?

Ой, это очень крутой вопрос! Сексуальность для меня — про органичность и про кайф от себя, от своего тела, от своих партнеров, от того, что происходит. Это про свободу, конечно: вот я такая, какая я есть, мне клево в своих проявлениях. И, конечно, это про ум, про интеллект, про умение и удовольствие поддерживать беседу. Это всегда переплетение удовольствия телесного от себя, «какой я классный», и «боже, как прикольно быть мной в тех процессах, которые со мной происходят в моей голове». Короче, это очень переплетено, и, надо сказать, сексуальной я себя чувствую, только когда чувствую себя безопасно, когда чувствую себя в комьюнити, с которым мне интересно говорить, и знаю, что меня услышат, и поймут, и не навешают на меня ярлыков. Поэтому сексуальность для меня очень связана с моим ментальным и эмоциональным состоянием, и с тем, насколько мне в данный конкретный момент классно находиться с людьми рядом. Поэтому, да, ум — это очень секси, а сексуальность — она про безопасность, свободу и удовольствие.