Великий советский композитор Альфред Шнитке нащупал, казалось бы, в безобидной песенке воистину демонические смыслы и, что самое забавное, во многом был прав: «жестокая драма абсурда, разворачивающаяся перед глазами со всем своим нецензурным блеском. Но в любом случае налицо картина сатанинского разгула зла, вечного по природе, но убийственно агрессивного именно на родине песенки „Во поле береза стояла“, которую еще Чайковский не смог сделать до конца позитивным символом в музыке».
Понятное дело, что никакой Сатана в данной композиции присутствовать не мог, ибо лирические мотивы «Во поле береза стояла» полностью выстроены на языческих ритуалах. Что, впрочем, было столь же неприятной темой что для советских атеистов, что для православных России.
- Источник:
AI
Во поле береза стояла,
Во поле кудрявая стояла,
Люли-люли, стояла, люли-люли, стояла.
Некому березу заломати,
Некому кудряву заломати,
Люли-люли, заломати, люли-люли, заломати.
Я ж пойду, пойду погуляю,
Белую березу заломаю,
Люли-люли, заломаю, люли-люли, заломаю.
Срежу я с березы три пруточка,
Сделаю из них я три гудочка,
Люли-люли, три гудочка, люли-люли, три гудочка.
Четвертую — балалайку,
Четвертую — балалайку,
Люли-люли, балалайку, люли-люли, балалайку.
Пойду на новые на сени,
Стану в балалаечку играти,
Люли-люли, играти, люли-люли, играти!
В стародавних версиях также присутствовали куплеты о пробуждении и омовении молодца со стариком.
Начнем с того, что когда в деревнях праздновали языческие славянские праздники Семик и Русальная неделя, то именно береза являлась символом ритуального торжества. Дабы не вдаваться в детали, скажем максимально упрощенно: в Русальную неделю почитали русалок и утопленниц, в Семик — усопших, чей дух не может успокоиться и бродит по земле в мифическом воплощении. В их числе жертвы убийц, суицидники, утопленники, ведьмы, колдуны и так далее.
В ходе обряда заламывали березу, ее ствол пригибали к земле и заплетали с травой. Сей процесс и поминается в строчках «Я ж пойду, пойду погуляю, белую березу заломаю». Следом девицы сажали на дерево чучело кукушки и водили хороводы до тех пор, пока не наступал час духовного единения и пиршества.
Иными словами, песня описывает нечто вроде старославянского Хеллоуина, который приходился на весну. Поминание неверных, грешных мертвецов и тех жутковатых духов и демонов, в которых они обратились и скитаются вокруг.
Что же касается припева «Люли-люли», то здесь уже мнения экспертов существенно расходятся. Кто-то слышит в этом призыве языческих божеств любви и плодородия Ладу и Леля. Другие находят созвучие с христианским молебным кличем «Аллилуйя!» («Восхвалим Господа!»). Итак, легким движением пера историков и филологов печальная песня о девичьей любви превращается в саундтрек загадочного мистического ритуала.
И отлично ложится на готик-дум. Прав был товарищ Шнитке.
Кстати, помянутое в начале статьи выражение о скелетах в шкафах тоже возникло не на пустом месте. Откуда взялось выражение «скелет в шкафу».
