Ник Кейв с альбомом Ghosteen и другие главные музыкальные новинки

Три последних альбома Кейва, на которых мельбурнский гений камня от камня не оставил от банального песенного рок-формата, складываются в уникальную трилогию, завязанную на теме горя и жизни с ним. Катализатором перерождения музыканта стала трагическая гибель его 15-летнего сына Артура в июне 2015 года, но само это перерождение странным образом началось еще на первом альбоме — «Push the Sky Away» (2013). И если тот диск стал как бы предвкушением горя, а «Skeleton Key» (2016) — его непосредственным переживанием, то заключительная глава «Ghosteen» — это уже попытка его преодоления.

Сообразно логике трилогии Ник пошел дальше и в стилистическом смысле. Если в двух первых главах можно найти выделяющиеся на общем фоне «хиты» («Push the Sky Away», «Magneto»), то 68-минутный массив «Ghosteen» — это минималистическая построк-симфония с повторами-лейтмотивами и многочастной структурой. Ее можно воспринимать только целиком.

Атмосфера здесь напоминает сериал «Оставленные» (он недаром заканчивается в Австралии) с его планетарным семейным апокалипсисом. И так же безлюдно аранжирован альбом, фактически на двоих: на всех треках мы слышим только Кейва и электронику Уоррена Эллиса, а остальные The Bad Seeds всплывают лишь на последней вещи «Hollywood». Именно там, на калифорнийском побережье (туда Кейв перевез семью после смерти сына), музыкант, кажется, получает шанс на избавление: «Звезда — это всего лишь память о звезде: мы — здесь, а ты — там, где ты есть».

«Просто потому, что все это делают, не значит, что и ты должен», — поет 47-летняя Дайдо вечно молодым голосом, в котором все добро и вся меланхолия мира.

И ведь знает, о чем поет, — в этом году вышел лишь пятый ее альбом за двадцать лет. Этот сингл — пост­скриптум к нему, возвышающий микс дэнса и электрофолка, под который можно погрустить, не покидая танцпола.

На новом сингле Трэвиса Скотта лирический герой рэпера сидит в комнате, «полной дыма», и обстоятельно переживает по поводу того, что им с Кайли Дженнер уже не нужно зарабатывать на жизнь (у них на двоих миллиард), а она все равно ревнует.

И, кстати, пока он на гастролях, кто-то обвивает ноги вокруг его бороды. Да и вообще, кто тут самый высокий в комнате? Вот что значит курить в помещении.

Объединив усилия с легендарным аранжировщиком Жан-Клодом Ванье, рок-хамелеон записал свою самую европейскую пластинку. Ностальгические вояжи в «мигреневое» настроение парижского шансона («Chansons d'Amour») и фильмов Рене и Риветта («Insolubles») сменяются визитами в Трансильванию к вампирам-стригоям («Hungry Ghost»). А после тюрьмы с Оскаром Уайльдом («Ballade C.3.3.») Пэттон возвращается в США с бродягами Великой депрессии («Yard Bull»).

Как и на всех не гениальных рок-пластинках, синглы со второго сольника младшего Галлахера («Shockwave» и особенно «One of Us») оказались на голову круче остального альбома. Но слушать остальной альбом тоже надо — хотя бы для того, чтобы узнать, какая песня тут самая «ленноновская». Мемуарная акустика «Once»? Психоделическая «Meadow», мелодию которой Лиам спер из кантри-­хита «Wichita Lineman»? Ответ шли в Общество защиты авторских прав.

Ведьмы, кладбища, мандрагора, мертвые серферы, горизонт смерти… Такое впечатление, что это не новый диск предпенсионных иронистов инди-рока, а памятка юного гота. Лишь на пятой песне этого великолепно­го альбома, записанного в переделанной церкви в сельской местности, фронтмен Блэк Фрэнсис вспоминает, кто он и зачем, и исполняет с басисткой Паз дуэт о том, что он «состоялся, как неудачник, готовый к любви». Наконец-то! А то — ведьмы, кладбища…

Лидер Korn Джонатан Дэвис достиг в своем жанре таких вершин изощренности и вокального лицедейства, что, несмотря на верность стилю, он всегда как новенький. Рычит, как норвежский язычник («Cold»), изображает циркового конферансье из ада («The Ringmaster»), рыдает прямо в микрофон («Surrender to Failure»). Недавние личные драмы вокалиста в ответе за страстность и мелодизм «The Nothing», высокоградусные даже по меркам Korn. Метал-шедевр года.