Иностранцы о русских. Часть 2: Отношения русского народа и власти

Все они признают себя холопами (chlopos), то есть рабами государя.

Свидетельство одного знатного мужа имеет более силы, чем свидетельство многих людей низкого звания.

Он [русский] даже не может пожаловаться на это [конфискацию государем имущества], он ответит, что у него нет ничего своего, но все его имение принадлежит Богу и государевой милости; он не может сказать, как простые люди в Англии, если у нас что-нибудь есть, что оно — «Бога и мое собственное». Можно сказать, что русские люди находятся в великом страхе и повиновении и каждый должен добровольно отдать свое имение, которое он собирал по клочкам и нацарапывал всю жизнь, и отдавать его на произволение и распоряжение государя. О, если бы наши смелые бунтовщики были бы в таком же подчинении и знали бы свой долг к своим государям!

Земля дика, законы здесь не властны, от воли короля зависит миловать иль убивать несчастных… Где лучшие сословия не имеют надежной гарантии в сохранности земель, жизней… и все преклоняются перед волей князя.

Никто не смеет в чем-нибудь перечить ему [царю] ни словом, ни мнением, ни делом: все должны исполнять его волю и оставаться довольными, что бы он ни сделал, чего бы ни захотел. Потому что здесь имеет силу: «Так хочу, так велю, будь вместо доводов мое желание». Все они должны говорить, что все его приказания справедливы и законны, и воля его — воля Божия.

Московиты без всякой науки и образования… А что московиты изгоняют все знания, это надобно приписать самим государям, которые ненавидят их из опасения, что подданные, пожалуй, наберутся в них духа свободы да потом и восстанут, чтобы сбросить с себя гнетущее их деспотическое иго.

Единство действия, присущее деспотизму, делает Россию очень страшной. Достаточно воли государя, чтобы потрясти все части этого обширного организма: никаких препятствий, никаких противовесов, никаких посредствующих властей. Чего желает император, то и совершается; прав он или неправ, это все равно… Надо бояться не счастливых народов, а диких и фанатичных. У последних на первом плане является физическая сила и интенсивность действий, являющаяся результатом того, что это действие никогда не освещается размышлениями или партийными соображениями, умертвляющими действие. В России нет общественного мнения, да и не может быть.

Россия — страна фасадов.

В России всякий правитель — бог.

Император боится гласности так же сильно, как Россия боится императора.

В России повсюду властвует секрет — административный, политический, общественный; скрытность, полезная и бесполезная.

В России собственной жизнью распоряжается только монарх. Судьба, мощь, воля целого народа — все пребывает в руках одного человека.

В России человеческая жизнь не ставится ни во что.

Здесь [в России] никто ни о чем не говорит, и однако же все всё знают.

История составляет в России часть казенного имущества, это моральная собственность венценосца… Ее хранят в дворцовых подвалах вместе с сокровищами императорской династии и народу из нее показывают только то, что сочтут нужным.

Различия между людьми в этой стране столь резки, что кажется, будто крестьянин и помещик не выросли на одной и той же земле. У крепостного свое отечество, у барина — свое. Государство здесь внутренне расколото, и единство его лишь внешнее.

Ничем не сдерживаемый деспотизм одурманивает ум человеческий. Сохранить рассудок после двадцатилетнего пребывания на российском престоле может либо ангел, либо гений, но еще с большим изумлением и ужасом я вижу, как заразительно безумие тирана и как легко вслед за монархом теряют разум его подданные; жертвы становятся старательными пособниками своих палачей.

Лгать в России означает охранять общество, сказать же правду значит совершить государственный переворот.

Чем больше я узнаю Россию, тем больше понимаю, отчего император запрещает русским путешествовать и затрудняет иностранцам доступ в Россию. Российские политические порядки не выдержали бы и двадцати лет свободных сношений между Россией и Западной Европой.

В других странах все защищают гражданина от представителя власти, злоупотребляющего ею; здесь же [в России] полицейский чиновник всегда защищен от справедливых протестов человека, над которым он надругался.

Российская империя — это лагерная дисциплина вместо государственного устройства, это осадное положение, возведенное в ранг нормального состояния общества.

Россия — плотно закупоренный котел с кипящей водой, причем стоит он на огне, который разгорается все жарче; я боюсь, как бы он не взорвался.

Как же я устала от постоянного снобизма по поводу рабочих! Он стократ хуже, чем снобизм нашего [английского] высшего класса. Советское государство на самом деле еще более буржуазно, и деление на классы здесь куда жестче. Так что само оно является именно тем, что так осуждает.