Названия почти всех твоих фильмов — из одного слова: «Дурак», «Майор», «Метод», теперь вот «Завод». Почему так?
Мне так проще, это концентрация внимания на самой теме.
Тогда расскажи про «Завод». Это производственная драма?
Это скорее маскулинный боевик, и в смысле жанра он максимально встает над действительностью, переходит в условную плоскость. В фильме нет такого, что кислые полубольные рабочие приходят на угрюмый завод. На заводе есть жизнь, она развивается по своим законам, в ней все довольно гармонично. Потом приходят и объявляют, что она прекращается. Это даже не боевик — слишком тривиально. Я бы обозначил этот жанр как былину.
Главный герой твоих фильмов — это маленький человек?
Я считаю, что большинство моих героев — сломленные богатыри. Они мое альтер эго. Я всю жизнь нахожусь в раздражении от того, что мне когда-то сказали: так — хорошо, а так — плохо. Пока ты маленький, тебе нужен Дед Мороз, а потом взрослей и понимай, что нет ни хорошего, ни плохого, все относительно, чудес не бывает. И жить с этим — искусство взросления. Знаешь, я ведь снимаю не мрачное, а детское кино, потому что все мои представления о жизни, герои, конфликты — детские. Во-первых, они архаичные, а во-вторых, это представления ребенка, а не взрослого человека. Хотя большинство населения нашей страны тоже дети.
В этом и проблема, люди делегируют огромную часть своей самостоятельности государству, которое осознанно поддерживает в людях инфантильность.
Скажу тебе честно, я не знаю, осознанно власть это делает или искренне верит в то, что несет на себе некий крест. Я допускаю, что большинство людей у власти циничны и просто пользуются моментом, но топовые фигуры могут искренне считать, что несут на себе крест, ответственность за Отечество.
А тебе самому какую физически тяжелую работу приходилось выполнять?
Было много такой работы. Во-первых, у нас с матерью был огород, который обеспечивал нас едой где-то десять лет. Уже в шесть лет я помогал ей, мы сажали, копали, поливали, окучивали... Картошка, мешки на велосипедах до гаража, навоз, который возили из ближайшей деревни. Трудился на огороде у родственников. В общем, занимался натуральным хозяйством. Затем я долго работал грузчиком. Но был еще и тяжелый духовный труд. Я долго работал клоуном. Точнее, шесть лет работал аниматором в детском клубе.
Правда, что клоуны — самые грустные люди на свете?
Во-первых, это так. Во-вторых, хорошо смеется тот, кто научился смехом защищаться от действительности. Я мрачный человек, поскольку в крайней степени не наивный. Это не значит, что я не умею шутить, плясать, выпивать. Но к действительности отношусь трагически. Не научился в свои тридцать семь относиться к жизни как к чуду, для меня она вынужденное испытание. Меня раздражает фраза «Все будет хорошо». Все хорошо не будет точно. Будет как будет. Но, когда люди так говорят, я понимаю, что они хотят поддержать либо себя, либо отчаявшихся.
Хорошо смеется тот, кто научился смехом защищаться от действительности
Раз ты такой мрачный, что ты делаешь, чтобы выходить из мрачного состояния?
Думаю, надо системно решать этот вопрос. Не поднимать себе настроение, а входить в позитивное мышление. Хочу изучить, как оно устроено. Чтобы поменять эмоциональный фон, выезжаю из Москвы на воздух, на природу. У меня нет привычки уезжать далеко в Европу. Хожу на концерты, смотрю кино. Но самый простой способ — начинаю готовить. Все подряд, в основном рыбу. Если бы я не был режиссером, то стал бы поваром.
Известно, что главный русский антидепрессант — водка. Какие у тебя с ней отношения?
В 2014 году я злоупотребил этим. И мне быстро стало понятно, что это не выход из ситуации, я не могу на «вы» с алкоголем. Есть много замечательных, талантливых людей, которые могут пить умеренно всю жизнь. Меня же алкоголь превращает в животное. К тому же у меня есть ответственность за родных. Они не работают, и я не могу себе позволить замкнуться на собственной проблеме, спиться. Могу выпить, даже напиться, но это разовые акции.
Ты упомянул про детство. Расскажи, пожалуйста, чуть больше.
Я не очень люблю вспоминать детство, потому что толком его не получается вспомнить. Самое тяжелое для меня — уход отца. Самое позитивное — когда мама во второй раз вышла замуж и родилась сестра. Я понял, что всю жизнь буду старшим братом. Родом я из Новомичуринска, это маленький провинциальный город, довольно безликий, поскольку был основан всего пятьдесят лет назад. Его построили для рабочих, которые должны были трудиться на электростанции. Я получил довольно уникальный опыт становления в среде, которая практически никак не идентифицируется, это место без истории. К тому же я рос в разгар застоя. Застой был во всей стране, но в Новомичуринске он будто бы был всегда. Я жил с ощущением, что остального мира не существует. Панельные пятиэтажки, электростанция, бесконечная степь кругом — и огромная тоска разлита в этом пространстве. Из этой пустоты-ваты хотелось выбраться. Только сейчас понимаю, насколько моя внутренняя тоска спровоцирована этим пространством и сколь трудно она изживаема.
Тебе тридцать семь. А на какой возраст ты себя ощущаешь?
Лет на двенадцать. Я не кокетничаю. Эмоциональное восприятие реальности у меня на этом возрасте. Иногда могу казаться умным, но я остался до сих пор ребенком с изумленно открытым ртом. Как выходить из этого состояния — главный для меня вопрос.
После критики сериала «Спящие» ты написал письмо с извинениями за то, что его снял. Сегодня за публичное признание ошибки можно Нобелевскую премию давать, ведь люди жутко боятся признавать свою неправоту.
Желание отстаивать свою правоту до хрипоты — это в какой-то степени капиталистическая привычка. Все должно быть nice. А бить себя веригами, каяться — это ведь очень русское. Почему я извинился? Сережа Минаев в это не верит, но я всерьез недооценил свою возможность к компромиссу. Я принес извинения за то, что моя задача как художника — заниматься выявлением объективных процессов — была не выполнена. В «Спящих» есть болеющие за страну эфэсбэшники и напрочь отсутствует противоположный класс, который тоже болеет за это пространство. Это и есть неправда.
Ты часто говоришь о себе как о периферийном человек. Как тебе живется в Москве?
Я здесь работаю, поэтому вынужден жить в Москве. Живу в центре, до сих пор стесняюсь зайти в пару ресторанов, которые находятся рядом. Хотя я там бывал, и меня даже узнавали, говорили комплименты. У меня ощущение стыда за то, что те, с кем я родился и вырос, не могут себе этого позволить. Если мне надо поесть, иду в закусочную. Конечно, вряд ли бы я мог вернуться к периферийной жизни, уже привык здесь находиться. Но всей полноты столичной светской жизни не ощущаю. Меня не зовут в свет, и я не прошусь. Не зовут, потому что знают: не впишусь. Зайдешь в какое-нибудь хипстерское кафе — и понимаешь, что ты по сравнению с ними комбайнер. Я утрирую, но тяжело мне в это пространство встроиться.
Ты композитор, пишешь музыку для своих фильмов. Говорят, что после съемок «Сторожа» займешься музыкальным проектом, будешь писать электронную музыку.
У меня оказался очень хороший партнер по написанию музыки к «Заводу» — Ваня Исьянов. Мы давно друг друга знаем. Он хороший начинающий электронщик. Я подумал, что если делать паузу, то надо заниматься чем-то творческим. Проекта конкретного нет, но есть намерение. Да и музыка – хороший способ уйти от кино, в котором я состоялся как архаик. Может, в ней у меня получится что-то более современное, даже андеграундное.
Коллаж: Сергей Радионов, фото: Getty Images
