Имя сценариста Крейга Мейзина стало нарицательным для понятия «классный сценарист» после выхода суперуспешного сериала «Чернобыль». Ну окей, окей, может и не стало нарицательным, но прогремело точно.
Хотя в киноиндустрии вообще и в Голливуде в частности к Мэзину, несмотря на его легкомысленный с виду послужной список, включающий «Очень страшное кино» и «Мальчишник в Вегасе», относились всерьез уже давно. Например, именно ему дали на рецензию первую серию «Игры престолов» (помнишь, был такой сериал, еще до выхода «Чернобыля»?).
Ну а теперь, когда «Чернобыль» возглавил списки сериалов всех времен и народов и ему грозит до 19 «Эмми» сразу, авторитет Мэзина и вовсе непререкаем. Отличное время, чтобы взять у него интервью, что и сделала редакция Vulture. Публикуем отрывки из .
Ты был удивлен тем, как много людей посмотрели в итоге «Чернобыль»? Учитывая серьезную тему сериала.
Ну как сказать… Я рассчитывал, что кто-то его посмотрит. Скажем так, рассчитывал на определенное количество людей. Мы гордились работой, которую сделали, и думали, что да, определенное количество людей посмотрит и оценит. Чего мы совсем не ждали, — думаю, могу говорить от лица всех участников проекта, — так это того, что успех будет нарастать и нарастать и в итоге выльется в триумф.
И, кстати, это говорит в пользу классического телевизионного подхода — показывать серии постепенно, а не вываливать их на зрителя все сразу. Еженедельная премьера новых серий «Чернобыля» помогла создать эффект снежного кома. К моменту, когда вышел последний эпизод, нам уже казалось, что мы заняли какую-то особую нишу в современной культуре. Я заметил — и, пожалуй, это самое приятное, — что шоу стало аллегорией почти для всего.
То есть зрители не пришли к простой мысли: «Окей, мы посмотрели сериал и поняли, что, когда в СССР тестируют ядерные реакторы, лучше держаться от этой страны подальше». Нет, зрители увидели самые разные аллегории. Политические, научные. Самые разные проблемы стали восприниматься через призму того, что произошло в Чернобыле, и это прямо предел моих мечтаний.
Думаешь, причина популярности сериала кроется именно в этом? Что зрители увидели связь между прошлым и настоящим в смысле современного политического климата и того, к каким катастрофическим последствиям может привести ложь?
Я думаю — это просто догадка, но все же, — что зрители оказались увлечены «Чернобылем» по тем же причинам, по которым эта история захватила и меня. Атмосфера секретности, окружающая Чернобыль, тот факт, что все события происходили за железным занавесом в 80-е, — все это создает ощущение, что прикасаешься к чему-ту неведомому, к тому, о чем не мог знать раньше. Это затягивает благодаря ужасающей последовательности событий. И когда все заканчивается, люди начинают думать: да, теперь я вижу параллели.
И чем больше ты об этом думаешь, тем больше параллелей видишь. Ну а теперь странным образом мы видим и не аллегорические параллели, так как прямо сейчас в России взрываются ядерные реакторы. (Намек на взрыв в Северодвинске. — Прим. ред.)
Да, как раз хотел тебя об этом спросить.
Это, конечно, удивительно. Хотя, думаю, когда ты досматриваешь наш сериал, то начинаешь понимать, что дело не только в Советском Союзе и трагедия могла произойти не только там. Советский Союз — это всего лишь люди, а люди способны повторять одни и те же ошибки на любом отрезке истории.
Перед «Чернобылем» ты писал преимущественно комедии. Нет ощущения, что это серьезный сдвиг вперед?
Знаешь, я люблю комедии. Люблю юмор как жанр, люблю комедийные фильмы. Но я занимался этим в общем-то 25 лет. К тому моменту, когда начал работать над «Чернобылем», 20 лет. Это серьезный срок для любой работы, и я сделал кучу фильмов.
Я писал не только те фильмы, в титрах которых есть мое имя, но и те, где я в титрах не значусь. Их было много, и их поток не прекращался. Не было перерывов. А писать комедии сложнее всего. Серьезно, комедия сложнейший жанр. Раньше я говорил это с неуверенностью, но теперь говорю исходя из опыта. Это куда сложнее, чем писать драму. Даже рядом не стояло.
Почему?
Примерно так: когда ты пишешь комедию, ты создаешь нечто, что должно быть настолько привлекательным и захватывающим, чтобы вызывать у зрителя непроизвольную физиологическую реакцию, смех. Этим жанр комедии отличается от любых других. Например, я скажу: «Тебе нужно написать драму». Ты покажешь свою драму зрителям, придешь ко мне и скажешь: «Офигеть, ты это видел? Они плакали в конце». А я отвечу: «В конце-то да. Но они ни разу не заплакали по ходу дела. А им бы плакать три раза в минуту». Вот что такое комедия. Комедия — это антиплач три раза в минуту.
Комедия беспощадна. Она требует логики и интеллекта. Самые умные люди из всех, кого я знаю — пишут комедии. Ты должен нарушать правила, но при этом персонажи должны действовать логично.
Когда я писал «Чернобыль», мне было очень комфортно. Комфортно, естественно и даже вольготно, ведь я знал, что меня не оставят в темном зале кинотеатра с людьми, скрестившими руки на груди и как бы говорящими: «Ну давай, рассмеши нас». Было приятно не беспокоиться ни о чем, кроме, чего уж, самого себя. У меня были примерно такие чувства: мне нужно угодить себе, бросить вызов самому себе и затем делать то, что я сам считаю прекрасным, а что получится, то и получится.
Если быть до конца честным, думаю, вряд ли я еще когда-нибудь буду писать так свободно, ведь теперь, после «Чернобыля», я каждый раз буду думать: ну, это, конечно, не «Чернобыль»… (Смеется.) Это была работа мечты. Честное слово, «Чернобыль» — самое легкое, что я когда-либо писал.
Обычно невозможно подсчитать, сколько будут стоить съемка и специальные эффекты, до того как написан сценарий. Но все же, когда ты писал, ты думал: блин, как мы это будем снимать? Или ты отодвинул этот вопрос в сторону и просто рассказывал историю?
В целом да, я писал без оглядки. Писал, ориентируясь на идеальную ситуацию. Вообще, я в своей жизни написал много сиквелов. А сложнее всего писать сиквелы. Все хотят высказаться, и у всех есть мысли по сценарию. В случае с «Чернобылем» никто не говорил мне, что писать. Никто не говорил, как писать. И никто не говорил: «О, а вот и дата, к которой нужно все сделать», или «А вот актер, которому нужно угодить», или «Так, а вот бюджет». Ничего. Не было никаких ограничений. Мне сказали только: «Напиши что-нибудь». И это было волшебно. Я не переживал ничего подобного очень давно.
Киношный бизнес сложен в первую очередь из-за того, что есть искусственные вводные, которые с самого начала проекта начинают уничтожать артистический запал. Обычно, когда ты пишешь, уже есть съемочная группа со своими запросами, в этом же случае никого не было. Это была абсолютная чистота замысла. И, к чести HBO, так было и дальше. Они не вмешивались в творческий процесс. Фактически все собрались вместе и сказали: «Отлично, давайте воплотим этот сценарий по максимуму».
В «Чернобыле» пять серий. Когда ты сел писать, у тебя было какое-то представление о структуре?
Я люблю составлять четкий план. Я презентовал на HBO общую идею шоу, и они сказали: «Прекрасно, иди и напиши библию сериала». Библия сериала — это, чтобы вы понимали, документ, в котором рассказывается, что примерно будет происходить. Вот я и написал документ длиной в 60 страниц, который рассказывал обо всех главных героях, почему они важны, в чем их задачи. А еще разбил каждую серию на сцены.
Не то чтобы я потом четко следовал этому плану — когда ты пишешь, ты так или иначе уклонишься от плана. Но в любом случае я уже знал, о чем будет этот сериал. Я понимал, как он начнется, и понимал, как он закончится. Но он должен был быть четко спланирован. С таким количеством событий и материала ты едва ли можешь позволить себе импровизировать.
Любопытно, что изначально я планировал шесть серий. Но, когда писал вторую, понял, что ее нужно соединить с третьей — преимущественно для того, чтобы передать ощущение стремительности развития событий в течение первых нескольких дней после взрыва. А я, надо сказать, заметил, что в последнее время в сериалах наметилась тенденция «размазывания» событий. Авторам делают заказ на восемь серий, и они рассказывают в них историю, которая вполне комфортно уместилась бы в шесть. Тут-то неожиданно и появляются длинные вмонтированные куски, кто-то долго делает что-то… Так и хочется сказать: ну же, давайте быстрее!
Меня, как критика, подобное дико раздражает.
Бесит, да? Очень чувствуется, когда просто тянут время. И теперь я наконец узнал, почему это происходит. Когда я принял решение сократить «Чернобыль» с шести серий до пяти, я, разумеется, уведомил HBO. А они такие: «Окей, отлично. Потрясающе».
И потом оказалось, что платят-то мне за эпизоды. Поэтому индустрии следует платить авторам за сериал в целом, а не за количество эпизодов, чтобы не переплачивать за лишние. Такая у меня теория.
Когда ты принял это решение, сократить с шести серий до пяти, пришлось выкидывать что-то важное из сценария?
Да нет в общем-то. Сцены стали побойчее. Исчезла вялость. Правда, была сцена во второй серии, которую нам пришлось выкинуть, но не из-за сокращения сценария, а просто потому, что мы не могли по бюджету ее себе позволить. Это, пожалуй, единственное, что я хотел сделать, но не получилось, — сцена первомайских парадов в Киеве и Минске, когда спустя пару дней после взрыва люди маршировали по улицам, а им никто не говорил, что в часе езды от них открыт и дымится ядерный реактор. Увы, мы не смогли это снять, потому что, как выяснилось, парады стоят дорого.
Кроме этого, мы сделали все по максимуму. Надеюсь, когда люди смотрят сериал, они это видят и не чувствуют себя обманутыми. У нас были ресурсы. Мы выжали из них все и, смею надеяться, не только рассказали историю трагедии, но и нарисовали подробную и достоверную картину того, какой была жизнь обычных людей в СССР. Потому что мы в США представляли ее совсем другой. Но оказалось, что мне, американскому гражданину, была знакома эта советская жизнь. Советские люди такие же люди, как и мы, — вот так сюрприз!
Ведь советские граждане обычные люди, верно? И они делали все те вещи, которые делают остальные люди, и хотели того, что хотели другие, и в этом было свое удовольствие — отдать должное советским гражданам. Потому что в итоге именно советские граждане всех нас и спасли.
