Александр Файб: «Я обожаю теории заговора»

О YouTube-канале «Файб»

Мы начали достаточно поздно по меркам многих YouTube-проектов (первый ролик на канале вышел в декабре 2021 года. — MAXIM). До этого я просто не мог этим заниматься в силу занятости в медиаменеджменте и PR-отрасли. Мы стартовали, как только у меня появилось время, желание и, самое главное, когда я понял, что, с кем и как я хочу делать.

Мы очень долго к этому шли, не спешили, готовили сразу несколько роликов для релиза, чтобы не выпустить что-то и потом полгода стоять пустыми.

Сейчас можно посмотреть первые ролики (проекта «Файб». — MAXIM), на них хорошие просмотры. Но первые полгода я жил с пониманием того, что тысяча, две тысячи, пять тысяч, десять тысяч просмотров — это моя жизнь, это моя реальность. «Вот на что ты, Саша, сгодился!»

Мне сложно начать, но трудно остановиться. Поэтому, как только мы это начали делать, я сказал себе, что я не остановлюсь, пока не достигну каких-то виртуальных целей, которые я себе поставил.

Самая главная цель не считается в цифрах. Может прозвучать немножко пафосно, но мне важно получать удовольствие от того, что я делаю, и пропорционально этому — обратную связь от зрителей. И самое главное — заинтересовывать людей тем, чем я заинтересовался сам.

Если видео посмотрели 200 тысяч или два миллиона, есть понятный выхлоп с коммерческой точки зрения или с точки зрения собственной ценности на рынке. Но для меня разница не такая принципиальная. Мне важно, что мы с командой сделали все, что могли, и вот наш результат. Оценили его на 200 тысяч — окей, оценили его на два миллиона — ну, слава богу. Это очень сложная комбинация внутренних факторов, которые мной руководят.

Когда я или кто-то другой, например мой друг и продюсер Георгий, предлагаем тему, я всегда стараюсь посмотреть на нее со стороны. Не с точки зрения, интересно ли это мне, а только с точки зрения, интересно ли это кому-то еще, кроме меня.

На канале есть совсем мало роликов, тема которых не та, на которую я бы стал сам много смотреть или читать. Но мне важно, чтобы у этой темы был зритель, потому что не хочется просто писать в стол. И вот на этом балансе интереса и потенциального внешнего интереса, потенциального интереса зрителя все и происходит.

Бывают и просчеты. Например, видео о Мохаммеде Али. Ролик, на мой взгляд, один из наших самых душевных и сильных. Он выстроенный, он драматически интересный, там много не только о человеке, но и о мощнейшем гражданском конфликте. Но это всего полмиллиона.

Я бы себя убил, конечно, за слова «всего полмиллиона» в декабре 2021-го, но я смирился с тем, что эта тема интересна людям чуть меньше, чем тема саентологии, наркокартелей или, например, проклятия династии Юсуповых.

О потреблении контента

Я очень люблю смотреть на YouTube все, что связано с юмором. Очень люблю стендап и разнообразные шоу с комиками. Наверное, половину этого я смотрю на английском. Там больше разнообразия, у кого-то есть эксклюзивные подкасты, у кого-то еще какие-то платформы, другие спешлы выкладывают только на Netflix.

Вторая тема, которую я смотрю часто и много, — все, что связано с историей и информационной картиной. Эти два интереса со мной с детства. Мне важно быть в курсе. И все точки зрения на историю, и на новостную повестку, которую вы можете себе представить, они все в моем плей-листе. Мне важно видеть картину объемной, в первую очередь с исследовательской точки зрения, потому что долгие годы я занимался, да и продолжаю частично заниматься исследованием медиасреды.

И когда речь идет о современной новостной повестке, мне важно, скажем так, выходить из зоны комфорта. Хочу смотреть не только те выпуски, которые мне делают приятно и в очередной раз подтверждают, что я прав.

Я студентов постоянно учу: «Ребята, вы должны выходить из своих информационных пузырей, чтобы по праву считаться исследователями, а не заниматься какой-то бытовой политологией». Я всегда был очень против такого окукливания и выступаю до сих пор. Поэтому, на мой взгляд, нечестно не делать то, чему ты учишь своих студентов.

О популярности и анонимности

Я живу такой же жизнью, как жил до YouTube. Езжу на метро, гуляю с собакой, хожу в кино и в театр. Что-то я рассказал о себе в видео о 90-х — наверное, в самом личном видео, которое у нас выходило на канале. Я пытался нарисовать портрет эпохи и портрет себя в этой эпохе. Потому что просто рассуждать о 90-х из Википедии или из газеты «Советская Россия» либо «Коммерсант» не хотелось. Я рассказал об эпохе, которую я запомнил, и о своем детстве в это время.

Если посмотреть его внимательно, можно понять, кто я такой, и почему делаю именно такой контент, и почему темы вот такие, и почему я так подаю, и почему я обращаю внимание на те или иные темы в телеграм-канале.

О преподавании

Я, безусловно, не настолько академически целостный и выдрессированный человек, как коллеги, которые работают в университетах десятилетиями. Но университет для меня — это пространство науки, пространство постоянного профессионального роста. Так что в университете я такой же Файб, как на YouTube, но другой. Там я более требовательный.

Со студентами мы работаем по программе, у нас есть понятные ориентиры. Я четко понимаю, что если бы я просто был веселым преподавателем, который просто рассказывал отсебятину, то грош мне была бы цена. Мне не хочется худеть в академическом смысле.

В университете у меня курс по выбору, то есть на него можно не ходить. Но каждый раз получается так, что на него спрос в два раза больше, чем мест, а иногда и больше. Поэтому я вынужден просить студентов писать мотивационные письма, где они в тысячу знаков рассказывают, зачем им это надо.

Как только YouTube начал что-то показывать, я все чаще вижу истории в мотивационных письмах из разряда: «Я ваш постоянный зритель и читатель». Это не добавляет плюсов к моему решению, но просто показывает, что человек будет чуть более заинтересован в позитивном результате и, наверное, у него будет чуть больше доверия ко мне изначально. Могу ли это доверие обрушить на первой же паре? Безусловно. Стараюсь этого не делать.

О пропаганде

Говоря о пропаганде, я сразу убираю оценочные категории. Мы говорим об этом с точки зрения науки и в первую очередь с точки зрения инструментария, который пропаганда дает. Это набор инструментов хирурга. Им можно отрезать голову, можно вырезать злокачественную опухоль и дать человеку еще несколько лет жизни.

Пропаганда работает как умелый рыбак. Умелый рыбак не сидит там, где нет рыбы. Рыбак приходит туда, где есть рыба, готовит снасти, готовит наживку, выбирает правильную удочку, закидывает ее и через какое-то время вытаскивает рыбу.

Александр Сергеевич Пушкин тоже манипулировал словом, чтобы мы почувствовали восхищение, грусть, любовь и другие чувства. То же самое пропагандист. Другое дело, что Александр Сергеевич Пушкин не призывал никого почти ни к чему, какие бы доносы на него ни писали.

Если в вас сидят те или иные стереотипы, вера в те или иные мифы, предрассудки, если у вас уже сформированы некие идеологические установки, умелая пропаганда работает именно с ними, не опровергая, а усиливая, не пытаясь внушить что-то новое, а поднимая что-то, что есть уже внутри вас.

О теориях заговора

Я обожаю теории заговора, я с удовольствием слушаю людей, которые в них верят, я с удовольствием беседую со сторонниками теорий заговора в комментариях. Чаще всего эти беседы достаточно быстро заканчиваются, потому что они идут по кругу.

Сторонники теорий заговора чаще всего задают вопросы, но не находят ответов и задают новые вопросы. А мне-то хочется ответов! А на их вопросы отвечать смысла нет никакого — просто потому, что они не для этого задаются.

Моя любимая теория заговора — про рептилоидов. Когда ты рассказываешь о ящерах, которые управляют планетой, которые прибыли с другой планеты, которые маскируются под представителей мировой политической элиты, — когда ты с серьезным лицом это рассказываешь, людей разбирает смех.

Но эти же люд, спустя пару рюмо, могут сказать: «А ты видел? Цукерберг-то! Посмотри на Цукерберга. Посмотри, какой он странный, посмотри-посмотри, у него чешуя». Я обожаю вот такие вещи, когда люди вроде смеются, а потом сами задают эти же вопросы. Дэвид Айк и рептилоиды у меня на первом месте. Жидомасонский заговор, к сожалению, уже not so fresh.

Исследования показывают: если человек верит в одну теорию заговора, он обязательно верит во вторую, третью, четвертую и пятую. Это особенности мышления. Это не вера во что-то конкретное, это не вера в Господа, это не вера в счастливое будущее, это вера, основанная на типе восприятия внешнего мира, на типе восприятия информации.

Поэтому веришь в то, что английская разведка убила Распутина, где-то рядом будет жидомасонский заговор. А рядом с ним будет что-то про немецкую разведку, развалившую Российскую империю. Три разные вещи, они не соединены единой линией, но, скорее всего, эти три брата-акробата будут идти обнявшись.

Теории заговора, которые становятся интернациональными, чаще всего касаются здоровья или глобальной политики. Это теории про вакцины, про распыление чего-то в атмосфере и так далее. Есть штуки, которые проламывают все границы между странами. И это действительно интересные феномены.

О нациях, более других подверженных пропаганде

Нация — некое иллюзорное политическое коммьюнити, в каком-то роде часто ее создание является результатом пропаганды. Можем ли мы говорить о том, что есть этносы, народы, граждане тех или иных стран, которые более или менее расположены к пропаганде? Нет.

Но нация, помещенная в определенные исторические условия, может быть подвержена сильнее в силу исторической привычки. Это легко проследить на примере России.

Семьдесят лет советская власть создавала очень специфическую информационную реальность, когда все в целом было неплохо, люди не представляли масштаба тех или иных проблем, которые существовали, не представляли масштаба тех или иных социальных и экономических трендов — даже в конце существования Советского Союза. Потом все рухнуло в их голове и формально тоже, частично. И оказалось, что все плохо.

Эту картину очень сильно усиливало экономическое положение. А потом людей несколько раз подряд обманули. Обманули политики со своими обещаниями, обманули пирамиды, обманули их собственные ожидания от того, что будет, то есть они обманули сами себя — этот обман еще сильнее.

Уровень доверия к чему бы то ни было в таком обществе просто не может быть высоким. И мы убедились в этом на примере вакцинации во время ковида. У нас долгое время были одни из самых отстающих темпов вакцинации. Потому что низкий уровень доверия в обществе, даже когда речь идет о потенциальной смерти. И хотя ковид — смертельно опасное заболевание, все равно люди не были готовы доверять.

Поэтому можно охарактеризовать часть истории Советского Союза как жизнь при тоталитарном политическом режиме. Когда-то он был жестче, когда-то был мягче, когда-то становился более автократичным, когда-то менее, и уровень личных свобод и идеологического нажима сильно снижался. И вот эти люди, мои родители и я сам, как ребенок 90-х, сильно доверять чему бы то ни было не стали.

Одновременно с этим есть некоторые предпосылки в политической истории, в социальной истории общества, на которые пропаганда может работать. Здесь речь не о предрасположенности в целом, речь идет о том, работают ли те или иные кнопки и рычаги воздействия на массовую аудиторию.

Бывает общество, которое прошло через страшные события: через гражданские войны, через геноцид. Нам в этом смысле «повезло» очень сильно. Мы прошли через все. Двадцатый век — очень трагический век для России и Советского Союза, и для всех людей, которые жили и живут на этой территории. Поэтому где-то в каких-то областях этих болевых точек кнопок у нас больше, а в каких-то — меньше. То же понятие «белой вины» со вставанием на колени перед началом футбольного матча, «white guilt», у большинства населения России и СНГ совсем не отзывается на эмоциональном уровне, и это тоже можно объяснить с исторической и социальной точек зрения.