Яна Вагнер: «Я пять лет сидела в тоннеле под землей и выбралась только что, буквально позавчера»

Насколько сильно вы переживаете за своих героев? Учитывая, что, как вы сами говорили в одном интервью, они вам далеко не все нравятся.

Герои и не должны нравиться — ни автору, ни читателю. Ну, то есть, могут, но не должны, это не обязательно. Они могут даже раздражать, и судя по отзывам, мои герои как раз нередко читателей раздражают, причем настолько, что хочется написать этот самый отзыв. Или два. Или сто. Про них просто должно быть интересно — и писать, и читать, и думать. И злиться на них, конечно, от этого они только живее становятся, а это вообще-то целое дело — оживить героя, чтоб к нему возникли претензии, как к реальному человеку.

Я и сама на них злюсь постоянно, но еще я их понимаю — всех. И жалею тоже — всех. Без этого нельзя, истории не получится. В конце концов, я для этих придуманных своих людей, даже самых спорных — единственный адвокат.

По вашему же признанию вы «пишете о том, что знаете». Тогда почему у вас книги о конце света, катастрофах, как «Вонгозеро» или «Тоннель»?

Ну это же все декорации просто — и конец света, и катастрофа, и убийство в горном отеле, причем самые избитые на свете, исследованные вдоль и поперек. Я и выбрала их наверное потому, что они не имеют значения. Декорацию можно ставить любую, иначе не было бы у нас ни фантастики, ни фэнтези, ни многих других потрясающих жанров. Нужен вам в истории конец света — пусть будет. Нужен дракон — придумывайте дракона. Целый мир можно придумать, если хватит таланта, и многим хватает.

Не всем (мне — нет, например), но и это не страшно. Главное — характеры не придумывать, в том числе и дракону, а то даже самая надежная декорация не сработает и развалится. Тут как раз есть законы, и вот их надо знать. Или чувствовать, что они есть, и стараться нащупать.

В центре внимания во всех ваших книгах — люди, их отношения и страсти.  Цитируя ваше одно там интервью «Катастрофа — только повод написать о людях». А вы сами страстный человек? Как бы описали свой темперамент?

Да не только катастрофа, вся литература, пожалуй, и есть такой повод. Как и любое искусство — поэзия, театральная драматургия, сценаристика, живопись, скульптура и музыка, фотография, опера и балет — это всё только повод поговорить о людях. Разными способами, словами, красками или нотами, но единственный повод вообще этим всем заниматься, ни про что другое нам не интересно.

Так-то я спокойная в общем уже, но в этом я точно человек страстный, мне очень про людей интересно. И, надеюсь, всегда будет интересно, потому что если вдруг перестанет — всё, придется искать другое занятие.

Что для вас является самым сильным мотивирующим фактором к работе? Слава? Деньги? Нежелание идти сортировать постиранное белье?

А это не работа. Ну то есть, работа конечно, мучительная причем и тяжелая, спросите любого писателя, музыканта, актера или там, сценариста. И если вдруг повезет, она приносит и славу, и деньги, и удовлетворение, но чаще нет, не приносит. Даже удовлетворение зыбко, в любой из этих профессий всегда есть лучше тебя и сам ты мог сделать лучше, и гении же ещё, до которых вообще не допрыгнуть. А бросить не получается, так что всё-таки нет, не работа, а потребность скорее. Ну или зависимость, как алкоголизм. Попался однажды, подсел – и всё, даже если нету ни славы, ни денег, ни удовлетворения, и бросить не можешь. 

Теперь, когда работа над «Тоннелем» завершена, вы уже знаете, о чем будет ваша следующая книга?

Не знаю, нет. Скажу больше, нарочно про это не думаю даже. Я „Тоннель“ писала пять лет, и он чуть меня не убил, в том числе и потому еще, что я всем заранее про него рассказала, а потом никак не могла закончить, так что больше я так делать не буду. Книга очень страшная получилась, самая страшная из всех, которые я до сих пор написала, и пока я понимаю две вещи: во-первых, мне нужно отдохнуть, как следует, год или полтора. А во-вторых, следующая история будет совсем другая и о другом. Но подумаю я об этом потом, когда эта меня отпустит.

Вы говорили, что в «Вонгозере» было много вашего личного и вы в следующих книгах постараетесь это минимизировать. Скажите, а в «Тоннеле» есть что-то «ваше»? У кого из героев, если не секрет? Мы никому не расскажем!

С тех пор, как я это себе обещала, прошло много времени, и уже выяснилось, что никакая дистанция невозможна. Даже наоборот скорее — чем дольше пишешь, тем сильнее она сокращается. В «Кто не спрятался» например все девять героев — это я. И в «Тоннеле», где я надеялась этого избежать и смотреть на них сверху (их там пятьсот), у меня опять не вышло.

В общем, пора смириться: каждый твой герой в каком-то смысле — ты, его надо надеть на себя и ходить, думать, чувствовать за него, иначе не получается. Так что это я пять лет сидела в тоннеле под землей и выбралась только что, буквально позавчера. И никем пока быть не хочется, просто собой, и воздухом подышать.

Бывало ли такое, что уже после сдачи книги в печать, вы вдруг понимали, что нужно сделать другой финал или изменить какую-то линию… Вот прямо вопрос жизни и смерти?

Нет, это немножко по-другому устроено и еще драматичней, пожалуй. Когда книга выходит, ты первое время чувствуешь только облегчение, потому что она тебя измучила до смерти. Если повезет, потом будет немного радости — это если ее прочитают и поймут, и получится про нее поговорить. Ты в конце концов старался как мог, и тебе за нее не стыдно.

Но срок у этой радости довольно короткий, и спустя пару лет ты опять что-то новое понял и уже бы не линию и не финал, а вообще всё сделал иначе, ничего там тебе не нравится. И чем больше проходит времени, тем сильнее, а поправить уже нельзя. Можно только новую историю написать, но и с ней то же самое будет, и опять придется сначала.

А вот мелочи как раз менять легко, хоть при каждой следующей допечатке. Мы вот например в „Кто не спрятался“ номер троллейбуса поменяли, на котором героиня ездила в МГУ, я вдруг вспомнила через год, что другой был номер.

В какой момент ваши книги для вас начинают существовать отдельно от вас, как законченные произведения?

Да вот сразу же, как только срок радости истекает – они всё, уже не мои, и мне даже неловко про них разговаривать. Я тогда говорю себе – надо новую придумать историю, лучше, и вот там уже наконец как надо всё сделаю. Хахаха.

Ваши книги, если это можно так сказать, вскрывают популярные фобии — замкнутого пространства, например, как в «Тоннеле» или атомной войны, и об этом вслух говорят герои. А чего боитесь вы?

Точно не зомби-апокалипсиса, он же ненастоящий. Я простых человеческих вещей боюсь – деменции например, беспомощной старости, долгих мучительных болезней. Смерти боюсь, как все. Невозможности остановить что-то, чего нельзя остановить. В общем, самый обычный набор страхов.

Насколько мы знаем, вы предпочитаете писать по ночам. А чем занимаетесь днем? Спрашиваем вот зачем: бывает ли у вас такое в процессе работы над книгой, что вы будто проваливаетесь в ту, книжную реальность? Или всегда четко разделяете мир реальный и мир выдуманный?

Я не то, чтобы предпочитала писать по ночам. С радостью запиралась бы в кабинете, и чтоб все ходили на цыпочках всякий раз, как мне придет желание поработать, и только, знаете, чай на подносике с подстаканником приносили туда. Всякому писателю, словом, нужна жена, это очень удобно, когда она есть, прямо необходимо. А у меня дом, семья, сад, две собаки, и никакой почему-то жены. И перед тем, как заняться делом, надо мир привести в порядок – чтоб посуда была вымыта, цветы политы, домашние накормлены. Правда лучше пишется, когда в доме чистые полы. Так что работаю я не в кабинете (он у меня кстати есть), а за кухонным столом, и чаще действительно по ночам.

Но в историю конечно проваливаешься, обязательно. Более того, история часто просачивается в тебя — так с актерами бывает наверное, когда они вживаются в роль, — и ты ходишь больной, хмурый, неприятный, разговариваешь чужим голосом. Невовремя ходишь спать, кричишь «а можно потише», у тебя нет четких рабочих часов, а значит — все часы рабочие.

И пока не закончишь и не освободишься, никому с тобой тоже особенной жизни нет, а потом всё с начала опять начинается. Так что, может, писателей вовсе бы где-то отдельно селить от нормальных людей, выдать каждому по комнате со столом и диваном, цветочек какой-нибудь на окно, и поднос с едой им под дверью ставить.

Кому бы из писателей, неважно, современных или нет, вы бы доверили написать книгу, в которой вы были бы главной героиней?

Боюсь, моя жизнь никому для книги просто не пригодится. Это очень скучная жизнь, никаких приключений — сижу в деревне, за ворота выхожу раз в неделю от силы, и то скорей всего в магазин за вином, мясом и стиральным порошком. Мою пол, варю борщ, пеку хлеб, пересаживаю цветы и ночами торчу за столом.

Есть писатели с интересной судьбой — взять хотя бы Хемингуэя, но их мало. Есть с трагической (взять того же Хемингуэя) — таких больше, работа вредная очень и беды сама как будто притягивает. Но не хочется бед, так что лучше не надо, не хочу интересной судьбы.

И вообще в писателе самое интересное — его книжки, а чаще и вовсе единственное, что достойно внимания, и то не всегда, если повезет. Вот пускай так и будет, и не нужно ему становиться ничьим главным героем, и без этого тяжело. 

Вы — первая героиня нашего проекта с девизом Smart is new sexy. Насколько вам близко это утверждение и в чем для вас выражается сексуальность?

Ну, я женщина, так что для меня смарт как раз вовсе не нью, он всегда и был секси. Более того, не смарт – всё, тогда и не секси, простите, так устроен эволюционный отбор. И чем больше ты смарт кстати сама, тем меньше у тебя, как бы это мягче сказать, остается приемлемых вариантов.

В общем, женщинам тоже непросто живется, как и писателям. А особенно — писателям-женщинам. Занесите нас в Красную книгу, будьте смарт и еще можно чаю, пожалуйста. По возможности — молча, с лимоном, без сахара.