К Насреддину пришел сосед и попросил одолжить ему осла.
— Я уже одолжил его другому, — сказал мулла.
В это время из стойла послышался ослиный рев.
— Но я же слышу, как он ревет там! — сказал сосед.
— Кому ты веришь больше, мне или ослу? — спросил Насреддин.
Ходжа Насреддин за большую плату взялся за двадцать лет обучить грамоте ишака. Эмир грозил отрубить Насреддину голову, если в указанный срок ишак не научится читать. Когда Насреддина спросили, как же он пошел на такой риск, он ответил:
— Ничего страшного. За двадцать лет кто-либо из нас обязательно умрет — или ишак, или эмир, или я!
Как-то Насреддин прочитал в одной книге, что если у человека маленький лоб, а длина бороды больше двух кулаков, то этот человек — дурак. Он посмотрел в зеркало и увидел, что лоб у него маленький. Затем взял в кулаки бороду и обнаружил, что она значительно длиннее, чем надо.
— Нехорошо, если люди догадаются, что я дурак, — сказал он себе и решил укоротить бороду.
Но ножниц под рукой не оказалось. Тогда Насреддин просто сунул в огонь торчащий конец бороды. Она вспыхнула и обожгла Насреддину руки. Он отдернул их, пламя спалило ему бороду, усы и сильно обожгло лицо. Когда он оправился от ожогов, то на полях книги приписал: «Проверено на практике».
Один обжора в гостях объелся и заболел.
— Зачем же ты так много ел, жалости у тебя нет, — заметил ему Насреддин.
— А чего жалеть, ведь пища была чужая, — перебил его обжора.
— Еда-то чужая, но желудок-то твой. Его надо жалеть!
Однажды некий погонщик ослов обратился к Ходже Насреддину:
— О мудрейший, объясни мне одну вещь, иначе я сойду с ума. Мне дали десять ослов для перегонки в другой город, и я отправился в путь. Перед дорогой я их пересчитал, их было десять. Я сел на осла и мы поехали. По дороге я решил вновь пересчитать ослов, и, к моему ужасу, их стало девять. Тогда я решил сделать привал, спешился и снова пересчитал свое стадо — их вновь было десять! С облегчением я вновь тронулся в путь, но когда решил снова пересчитать ослов, их опять было девять! И так всю дорогу: в пути их всегда девять, а на привале — десять. Взгляни сам, о Насреддин, и скажи, сколько ты здесь видишь ослов?
— Одиннадцать.
У Насреддина спросили:
— У тебя есть аппетит?
— На этом свете это единственное, что у меня есть.
Бедность — нескончаемая тема для анекдотов. У нас много их!
Однажды Тимур в разговоре с Ходжой спросил:
— Ходжа! Что больше — рай или ад?
— Рай больше, — ответил Ходжа.
— Откуда ты знаешь, что рай больше?
— Ведь бедных больше, чем богатых.
Однажды к Ходже Насреддину забрались воры. Жена будит Ходжу, а тот говорит:
— Тише, тише… Вдруг они что-нибудь найдут?
Однажды Ходжа Насреддин, взойдя на кафедру в Акшехире для проповеди, сказал: «Верующие, знаете ли вы, что я хочу вам сказать?» Ему ответили: «Нет, не знаем». Тогда Ходжа сказал: «Раз вы не знаете, так что мне вам и говорить». С этими словами он сошел с кафедры и пошел своей дорогой.
Когда в следующий раз он снова взошел на кафедру и предложил тот же вопрос, община ему ответила: «Знаем». «Ну, коли вы знаете, значит, мне нет надобности и говорить», — сказал Насреддин и опять удалился. Община, пораженная, решила, если Ходжа взойдет еще раз на кафедру, ответить: «Одни из нас знают, а другие нет».
Поднявшись как-то опять на кафедру, Ходжа по обыкновению обратился к народу со своим вопросом. Ему ответили: «Одни из нас знают, другие нет». Ходжа, сохраняя на лице серьезность, воскликнул: «Великолепно! Пусть тогда те из вас, кто знает, расскажут тем, которые не знают».
На одной пирушке Насреддин взял кисть винограда и отправил ее целиком в рот.
— Молла, — говорят ему, — виноград едят по ягодке.
— То, что едят по ягодке, называется баклажаны.
Как говорят, Ходжа был на лицо уродлив, и он, зная об этом, не любил смотреться в зеркало. Однажды его жена, будучи беременной, внимательно посмотрела на его лицо и сказала:
— С одной стороны, я радуюсь, что у нас будет ребенок. Но, с другой стороны, горе мне, если он будет похож на тебя.
Насреддин взглянул на жену и сказал:
— Если ребенок будет похож на меня, это полбеды. Но горе тебе, если он не будет похож на меня.
«Жена твоя много шляется», — сказали как-то раз Ходже Насреддину.
«Не думаю, что это правда, — возразил он. — Если бы это было так, она, наверное, заглянула бы как-нибудь и ко мне в дом».
Однажды молла шел в соседнее село. По дороге он купил арбуз. Разрезал его, половину съел, а другую бросил на дорогу и сказал про себя:
— Пусть тот, кто увидит этот арбуз, подумает, что здесь проходил бек.
Прошел он немного, вернулся обратно, подобрал брошенную половину, съел и сказал:
— Пусть подумают, что у бека был слуга, который и съел эту половину.
Прошел он еще немного, пожалел, опять вернулся, подобрал корки и съел их, сказав:
— Пусть подумают, что у бека был еще и осел.
Шел как-то Насреддин по дороге, увязался за ним молодой цыган и стал выпрашивать у него хоть что-нибудь. Ходжа цыган терпеть не мог, он шел, не оборачиваясь, и раскошеливаться вовсе не собирался.
— Эй, господин! — крикнул наконец цыган. — Дай мне хоть монетку, а то я сделаю такое, чего никогда еще не делал. Ходжа обернулся, кинул ему монетку, а потом спрашивает:
— Что же такое ты собирался сделать?
— Э, господин, — отвечал цыган, — если бы ты ничего не подарил, пришлось бы, видно, мне взяться за работу! А этого я еще никогда не делал.
Однажды к Ходже Насреддину пришел жадный и жестокий ростовщик Джафар. Он был горбат и уродлив, поэтому, наслушавшись рассказов о мудрости Насреддина, хотел, чтобы тот превратил его в красавца.
Тот выстроил родственников кольцом, а ростовщика посадил в середине на землю. Потом он обратился к ним со следующими словами:
— Сейчас я накрою Джафара этим одеялом и прочту молитву. А все вы, и Джафар в том числе, должны, закрыв глаза, повторять эту молитву за мной. И когда я сниму одеяло, Джафар будет уже исцелен. Но я должен предупредить вас об одном необычайно важном условии, и, если кто-нибудь нарушит это условие, Джафар останется неисцеленным. Когда вы будете повторять за мной слова молитвы, ни вы, ни тем более сам Джафар не должны думать о белой обезьяне! Если кто-нибудь из вас начнет думать о ней или, что еще хуже, представлять ее в своем воображении — с хвостом, красным задом, отвратительной мордой и жёлтыми клыками, — тогда, конечно, никакого исцеления не будет и не может быть, ибо свершение благочестивого дела несовместимо с мыслями о столь гнусном существе, как обезьяна. Вы поняли меня?
— Поняли! — ответили родственники.
— Готовься, Джафар, закрой глаза! — торжественно сказал Ходжа Насреддин, накрывая ростовщика одеялом. — Теперь вы закройте глаза, — обратился он к родственникам, — и помните мое условие: не думать о белой обезьяне!
И вот на лице одного Ходжа Насреддин заметил тревогу и смущение; второй родственник начал кашлять, третий — путать слова, а четвертый — трясти головой, точно стараясь отогнать навязчивое видение.
— О нечестивцы и богохульники! Вы нарушили мой запрет, вы осмелились, читая молитву, думать о том, о чем я запретил вам думать!
Вскоре взошла луна, залила всю Бухару мягким и теплым светом. А в доме ростовщика до поздней ночи слышались крики и брань: там все еще разбирались, кто первый подумал о белой обезьяне.
На одном собрании зашла речь о падении нравов.
— Если так пойдет и дальше, мир перевернется вверх дном! — воскликнул один из присутствующих.
Не успел он закончить, как Насреддин заметил:
— Как знать, может быть, дно окажется лучше верха!
