- Источник:
Никита Журнаков для Шинель-медиа
Ровно год назад в интервью вы говорили, что пишете произведение, главного героя которого будут звать Константин, а называться оно будет женским именем. Сегодня можно констатировать, что все исполнилось до мелочей.
Я эту идею носил 25 лет, Когната жила у меня внутри головы.
Насколько сильно у вас может поменяться изначальный замысел в процессе работы? Что может подтолкнуть его изменить?
В случае с этим книжным сериалом изначально это была история про проводника, который водит людей через это сказочное пространство. Он вел мальчика и боялся драконов. Понимаете, он не знал, что они выглядят как люди. Потом откуда-то взялась идея войны. Это все было, когда мне было около двадцати. Потом появилась романтическая линия у Константина, которого я даже не помню, как тогда звали. Но история все равно была сконцентрирована на проводнике. А потом Константина становилось в ней все больше и больше. В финальной версии проводник почти исчез.
Вы говорили, что задумывали «Когнату» как притчу…
Ну да, но сейчас это просто история. Изначально мне хотелось рассказать про подвиг… которого лучше бы не было. Который он (проводник. — MAXIM) совершает во благо общества и в ущерб себе, но никому от этого лучше не становится.
А второй сезон сериала будет?
Конечно, я подумываю в этом направлении. Мне есть что рассказать про героев. Но не уверен, что это нужно делать.
Это просто время сейчас такое, сериальное. И у людей уже привычка появилась — от каждой истории ожидать продолжения. Но некоторые произведения как раз и хороши тем, что их создателям хватило сил поставить точку.
Уже знаете, о чем будет ваша следующая книга?
Пока нет. Но хочется написать что-то про то интересное время, в котором мы сейчас живем. Ну и «Оккульттрегера» закончить. Потому что сейчас это все-таки начало истории.
В каких вы отношениях с героями своих романов?
Я иногда задумываюсь: господи, я переживаю о людях, которых мало того, что не существует, их не существует ни для кого больше, кроме меня! В момент знакомства с Настей в «Когнате» я, знаете, как волновался! Я пять раз покурить выходил, пока это все написал.
Я не знал, как они познакомятся. Я планировал, что они ее как-то спасут. Но когда она сама появилась, я, честно скажу, офонарел. И вот тогда первый раз пошел покурить. А когда она начала говорить… Причем я ведь знал, что она скажет. И все равно такой: «Да елки-палки!» И снова надо покурить!
А вот когда редактуру читал, уже нормально. Если не знать, чего мне та сцена стоила, то нипочем не догадаешься.
В какой момент вы отпускаете своих персонажей?
Когда ставлю точку в последнем предложении. Вот как в «Петровых, например, или в «Опосредованно». Все, никаких мыслей про них больше нет.
Во всех ваших книгах, ну почти, главные герои — дети или, как в «Оккульттрегере», существа на них похожие. Непростые, конечно, но все же дети. А как вы в жизни относитесь к детям?
Очень хорошо отношусь! К чужим. В гостях. Своего ребенка-то, понятно, тяжелее воспитывать. Вечно что-то идет не так: или какая-нибудь болячка, или в школе что-то произошло, или надо что-то репетировать. Но главное — это постоянное беспокойство: а что же из этого в итоге получится? Как бы не получился какой-нибудь непорядочный человек!
А какие… как бы это так назвать, чтобы обойтись без слова «нравственные императивы»… ценности вы старались привить своему сыну?
Однажды мы ему читали «Гарри Поттера», ему в тот момент было около шести лет. Там, может, помните момент, когда Драко шутит над мамой Рона Уизли, обидно так… И Гоша так искренне засмеялся! Мы ему долго объясняли, почему так делать плохо. Но это, наверное, единственный раз в жизни подобный. Я считаю, что специально объяснять ребенку, что такое хорошо, а что такое плохо, бессмысленно. Надо показывать своим примером. По-другому не работает.
Как он относится к тому, что он сын известного писателя?
Да он привык, он же всю жизнь так живет. А вот остальная семья ошарашена. Они не ожидали.
Что для вас важнее — писать или быть прочитанным?
Дорого и то и то. Очень приятно, когда ты получаешь отклик, что текст понят и принят. А когда пишешь, об этом вообще не думаешь.
Вы стали бы писать в стол? Как советские писатели…
Нет! Может, конечно, еще дойдет до такого. (Cмеется.) Я пишу все, что считаю нужным, и пока проносит. Хотя это все лотерея. Кому какой вахтер достанется. Вот если вспомнить «Лето в пионерском галстуке», ему просто не повезло. Потому что книг на такую тему много. Или вот эта вечеринка несчастная (голая вечеринка Насти Ивлеевой. — MAXIM). Чего все на нее взъелись так? Я, конечно, глубоко не вникал, но мне кажется, ничего такого, из чего стоило раздувать такой скандал, там не было. Кому-то просто вожжа под хвост попала.
Как бы вы сами определили жанр, в котором пишете?
Я предпочитаю называть это магическим реализмом. «Когната» — явно сказка. Или фэнтези. Мне было интересно поиграть в эту сторону: расклад вроде для фэнтези нетипичный, но при этом чувствуешь, что это именно оно.
В «Петровых» у вас древнегреческие мифы. В «Окульттрегере» — «Иствикские ведьмы». А что в «Когнате?»
Не знаю… Хотя погодите! На «Когнату» повлияло кино. Там и «Королевство кривых зеркал», то есть способ взглянуть на себя со стороны. Есть, как мне показалось, «Римские каникулы» — высокопоставленная особа в дурацких обстоятельствах. И, собственно, финал смахивает на «Римские каникулы». «Ко мне, Мухтар!». Немножко «Максимка». (Смеется.) Знаете тот фильм про негритенка на корабле? («Максимка» — советский фильм 1953 года. — MAXIM).
Вас бесит, когда ваши книги неправильно интерпретируют?
Читателю виднее! Говоря о текстах вообще, не о моих, хороший текст всегда больше того, что в него вкладывает автор. Вот, допустим, «12 стульев» писался как авантюрный роман, а сейчас он интересен в первую очередь как срез культурной и социальной жизни того времени. Или вот взять Свифта. Он-то думал, что его «Гулливер» — это сатира на Ирландию и Великобританию, а читатели восприняли его как сказку. И кто в итоге оказался прав? Салтыкова-Щедрина вот смотришь сейчас некоторые главы, и иногда даже непонятно — это о его времени или о нашем? А с другой стороны, весь его юмор на бытовые темы сегодня абсолютно непонятен. Так что лучше путь интерпретируют хоть как-то, чем вообще не читают.
- Источник:
Никита Журнаков для Шинель-медиа
Как думаете, через 50 лет ваши книги будут в школе проходить?
Думаю, нет. Вот Сенчина точно будут. Он уже сейчас живой классик. И романы у него какие-то… сложно даже описать. Они не филологические. Это просто написанный текст. При этом литература в чистом виде, о людях, о которых редко кто вспоминает. Он пишет о жителях глубинки как о нормальных людях. Такое ведь редкость.
Во всем мире книги или фильмы про жителей глубинки — это чаще всего сатира, причем черная. Американцы снимают комедии про реднеков, и там героев людьми язык не поворачивается назвать, они какие-то мутанты.
Не было ли у вас когда-то мысли перебраться из Екатеринбурга в место с более приятным климатом? И климат здесь я имею в виду в самом широком смысле.
Да у вас тут в Москве тоже климат не очень… А, вы другой климат имеете в виду… Нет, все равно не было. Екатеринбург — особенный город. И климат в нем меня устраивает.
Вы неоднократно говорили, что, как русский писатель, не мыслите своего переезда из России…
Говорил, да. Потому что смотрю я на эмигрантов, и что-то у них не очень получается…
Но вы при этом постоянно упоминаете Набокова и Бродского в числе своих любимых авторов.
Ну, Набоков. Ну, Бродский. А так, если посмотреть, и все. Но они же не сами уехали: Бродского вытурили из страны, Набокова увезли. И они всю жизнь скучали по России. Набоков, конечно, сам себе ее придумал и скучал по выдуманному образу. Но в целом эта тоска так и довлела над их творчеством всю жизнь.
А что для вас — быть писателем в России сегодня?
В каждый момент времени я могу сесть и начать писать о том, что происходит в России сейчас. Могу выйти на улицу, сходить в магазин, постоять в очереди, послушать, о чем люди разговаривают. Подслушать какие-то новые словечки, которые потом можно использовать… Хотя, конечно, лучше не использовать. (Смеется.) Все это позволяет не вываливаться из реальности…
Но последний ваш роман — сказка, сами говорите…
Ну вот так получилось. Зато «Оккульттрегер» про 2019 год. Точнее, про ностальгию по нему. (Смеется.) Тогда как раз «Теория большого взрыва» закончилась… Кстати, мне финал вообще не понравился, надо было закончить на свадьбе, а эта Нобелевская премия… Мне вообще больше нравятся истории, в которых знаешь, что есть начало и конец, а не эта дурная бесконечность. У меня жена любила смотреть… господи… про судмедэкспертов и маньяков сериал. Так там было 14 сезонов!
А если к вам сейчас придут и скажут: «Делаем продолжение „Петровых“»?
Нет, не будет продолжения. Я просто не знаю, что с Петровыми еще может произойти. Я считаю, что это вполне законченная история.
А если скажут: «Тогда мы без вас сделаем»?
Да кто это скажет? Я их просто засужу **** (на фиг. — MAXIM).
А «Опосредованно»?
Это тоже законченная для меня история. Там же все заканчивается практически уже смертью главной героини. Вообще интересная история с этой книгой. Читатели будто бы разделились на два лагеря. Одни говорят: эх, побольше бы про стишки, а другие — да кому вообще эти стишки интересны, какая-то непонятная ерунда, пиши лучше про обычную жизнь.
Я, кстати, из первого лагеря, если что!
Вот видите! А многих бесит! Мне говорили: «Ты еще спин-офф от имени Блока напиши!»
А вы в школе любили литературу как школьный предмет?
Да! Читать, обсуждать, писать сочинения. Помню, в сочинении по «Грозе» Островского я написал, что Катерина тупая. Не в два слова, в смысле — я объяснил, почему так думаю, конечно. Больше всего мне нравилась вторая половина XIX века, все большие русские романы. Да и Чехов тоже.
Литература тогда была неотделима от общественно-политической жизни страны. Ну, вы понимаете, все эти «Кто виноват?» и «Что делать?». А что скажете про нашу современную литературу? Удается ей нести это знамя? Да и есть ли в этом еще необходимость?
Да сейчас все то же самое. Смотрите, вот тогда был Белинский, и за его статьи можно было сесть, если их у тебя обнаружат в России. Был Чертков, который носился с Толстым. Он был дворянином, но тоже подался в народ, стал помогать Толстому в его работе, и в итоге ему пришлось даже из-за этого уехать в Англию. Но что интересно, все царское время он просидел в Англии, не помню, что он там делал, может, писал гадости в ответ царской охранке, но после революции вернулся в Советский Союз. И вот, представьте, я дочитал до этого места и читаю дальше: «В 37 году…» Думаю: «А, ну все понятно!» А вот нет! Он умер своей смертью. (Тут Алексей немного путает, Чертков умер 9 ноября 1936 года. — MAXIM). Оказывается, за то, что он вернул архивы Толстого в СССР, его Сталин распорядился похоронить за государственный счет. Такая вот невероятная история…
А если говорить про сейчас, мне кажется, картина такая же, просто сейчас мы стоим слишком близко к ней, чтобы ее увидеть целиком, надо отойти чуть дальше. Во временном смысле, я имею в виду.
Сейчас пока люди могут писать, издаваться. Не все, конечно, к сожалению. Причем, как ни странно, из противоположных лагерей. Я Прилепина имею в виду из тех, кто здесь находится. Есть, конечно, и уехавшие. Перегнувшие палку, на мой взгляд. Если бы они изначально в предисловиях писали, что они такое думают о читателях. Такое ведь не может появиться внезапно, это что-то глубоко сидящее. (Cмеется.) Может, кто-то решил сделать карьеру по типу Бродского.
Так для этого надо быть Бродским.
Попытаться-то можно! Надо сказать, люди культуры далеко не всегда умные. Актеры, музыканты, писатели — это всегда эмоции, погружение в себя. Рефлексия у писателей, конечно, тоже присутствует. Но все равно это ума не прибавляет. А что прибавляет, я, честно говоря, и сам не знаю.
А вы умный человек?
Нет. И не эрудированный даже.
И кто тогда?
Cенчин. Идиатуллин. Водолазкин, в конце концов. Да те же переводчики гораздо умнее меня. Я тут недавно читал книгу одного переводчика, и он обнаружил в романе нобелевского лауреата, что дочь главного героя вроде как умерла в детстве, а потом еще раз умирает взрослой. А у меня, кстати, тоже переводчики находят ошибки, я в «Петровых» в одном месте перепутал имена. Уже четыре переводчика написали.
Ну и уровень моей политической компетенции многое говорит о моей эрудированности. Я сейчас, когда перечитываю свои старые интервью и натыкаюсь в них на какие-то прогнозы, которые я делал…
Так даже аналитики на телевидении могут ошибаться с прогнозами!
Аналитики на телевидении — это что-то вроде стендапа. Только не юмористического. Мне кажется, они просто занимают нишу советских кухонных разговоров, чтобы люди могли поспорить через экран.
Если бы сейчас вы могли выборочно отключить память об одной прочитанной вами книге и прочитать ее заново, что бы это было и почему?
Ой, много что! Полбиблиотеки. Но если только одну выбирать, то это «Тревога» Ричи Достян. Это детская повесть, я ее читал в детстве. И думал, что она состарилась. Знаете, когда возвращаешься к чему-то, что читал в детстве, а оно уже не такое. А тут возвращаешься — нет, классное!
Я вообще редко книги перечитываю. «12 стульев» могу перечитать, Зощенко. Платонова бы еще хотел, но руки все не доходят. Помню, когда первый раз читал «Чевенгур», был под большим впечатлением. Это же надо было такое придумать, этот колхоз, где люди думали, что если все капиталистическое отменить, то сразу социализм наступит. Хотя сейчас люди тоже думают, что если отменить все плохое, то останется только все хорошее.
