* — (признан иноагентом по решению Минюста)
Ты бытописатель русского рока. Человек, на глазах у которого рождались и умирали звезды и целые созвездия. Каково тебе там, на вершине олимпа, не дует?
Я никогда себя так не ощущал. В быту я человек очень сильно сомневающийся, склонный к постоянному самокопанию, задающий себе десятки вопросов по поводу любого своего решения, любой оценки. Поэтому проблемы, что я будто бы обосновался на каком-то там олимпе и свесил оттуда ножки, у меня никогда не было.
Откуда столько скромности, Михаил?
От мамы с папой. Мне всегда нравилось доказывать собственный авторитет какими-то делами, а уж точно не проникновенными монологами о собственной исключительности. В детстве я понимал, что физических данных мне не хватает: я был самым маленьким мальчиком в классе. К тому же единственным евреем. А это был Урал. Тогда в классном журнале напротив фамилий стояла национальность. К вопросу «Мишка, ты еврей?» я привык с самого детства, и это тоже не особо работало на создание авторитета. Поэтому я рисовал комиксы и показывал их одноклассникам на переменах.
Тебе пятьдесят. Как ты себя чувствуешь?
Испытываю глубокое непонимание, какое отношение ко мне имеет эта дата. Я не ощущаю эти годы вообще никак.
На сколько ты себя ощущаешь?
Года на двадцать три, уже не семнадцать. О возрасте ты вспоминаешь, когда смотришь на девушку, с которой встречаешься или сидишь за столом, и понимаешь, что мог бы быть ее папой. Пока только папой! А за поворотом уже ощущение — дедушкой! Я сейчас работаю в коллективе, где средний возраст сотрудников — 23—25 лет, это дает прилив энергии. По крайней мере, до тех пор, пока они не начинают обращаться ко мне по имени-отчеству, что я ненавижу.
Что происходит в рамках борьбы с возрастом?
Сигары и алкоголь — главные мои соратники в этой борьбе. Я с удовольствием занимаюсь физическими активностями, но только когда они органично встают на моем пути. Например, теперь я вынужден много кататься на велосипеде, поскольку мои пятилетние дочки учатся кататься, и получаю от этого большое удовольствие. Но всякие спортзалы, бассейны и прочее — это не про меня. Я много чем злоупотреблял в разные годы и потом в какой-то момент это отсекал. В результате всех отсечений остались последние удовольствия жизни: алкоголь и сигары. Причем алкоголь — это фактически сидр и пиво. От крепкого спиртного я отказался: не идет.
Пробежимся по рок-н-ролльным происшествиям твоей биографии. Драки были?
Однажды мы подрались с великим поэтом группы «Наутилус Помпилиус» Ильей Кормильцевым. Дело в том, что он в ту пору увлекся националистическими идеями. На фестивале в Екатеринбурге мы сидели с продюсером Димой Гройсманом в маленьком клубном зале. Туда вломился Кормильцев с приятелем и закричал: «Ну что? Разрушил? Разрушил русский рок изнутри?!» Мы не реагировали, и он, уходя, бросил через плечо: «Встретимся на виселице, жидовня поганая». В этот момент у нас с Гройсманом просто «упала планка». Помню, что, когда вбежала охрана, я сидел на Илье и просил его снять очки, иначе стекла попадут ему в глаза. А Гройсман лупил кормильцевского приятеля. Увидев охранников, мы отошли в сторону и просто сказали: «Ребят, ну надо же было как-то унять хулиганов». Это, к сожалению, был последний раз, когда мы общались с Кормильцевым.
А не доводилось ли тебе участвовать в садомазохистских секс-оргиях, устраиваемых музыкантами?
В садомазохистских — нет.
Ну хорошо, а в обычных, рутинных, которые проводятся каждый день?
Когда Мэрилин Мэнсон в первый раз приехал в Москву, я его «выгуливал». Это были безумные три дня. Мы посетили много самых темных заведений. Я помню, как ночью артисты приехали в клуб «XIII». В VIP-зал, оформленный бархатными парчовыми шторами и бесчисленным количеством диванов, набилась сотня моделей и девиц с пониженной социальной ответственностью. Они облепили музыкантов со всех сторон — и понеслось… Это был вертеп, как его показывают в голливудских фильмах. Анжелы, Снежаны и Кристины старались произвести незабываемое впечатление. В какой-то момент я увидел, что зал пересекает, направляясь к Мэрилину Мэнсону, очень знакомый немолодой мужчина. Я его узнал. Это был Харрисон Форд. Он тогда снимался в Москве. Это была потрясающая картина: посреди вакханалии из шевелившихся полуобнаженных тел в центре российской столицы стояли, обнявшись в полумраке, Харрисон Форд и Мэрилин Мэнсон. Им было хорошо друг с другом. Mr. Good meets Mr. Evil.
Бывало так, что кто-то пытался проникнуть в эфир через твою постель?
Нет, как ни странно. И этот факт совсем не поднимает мою самооценку.
Скажи, с кем из музыкантов приятнее всего пьется?
В этом отношении непревзойденным компаньоном по злоупотреблениям остается Борис Борисович Гребенщиков (признан иноагентом по решению Минюста). Мы были этой весной в Киеве на симфоническом концерте «Аквариума» и после шоу пришли со Славой Вакарчуком и музыкантами «Океана Ельзи» в гримерку к БГ. И я был потрясен. Стол уставлен напитками, а он закладывает одну за другой стопки водки, разговаривая при этом со мной и Вакарчуком на тончайшие темы. Потом мы переместились в клуб, где он продолжил коктейлями с виски. После водки! До рассвета! Я попытался выдержать уровень, заданный Гребенщиковым, — и уже часов в пять утра обнаружил себя пляшущим под Queen вместе с Джамалой. Борис Борисыч же сидел и размышлял о судьбах мироздания.
Ты написал книгу «Мой рок-н-ролл» — в трех томах! Расскажи, пожалуйста, для тех, кто не готов одолеть даже одного тома (вроде меня), самую мощную оттуда историю.
Одно из «Нашествий» заканчивалось выступлением группы «ДДТ». Последней должна была стать песня «Это все, что останется после меня». К этому моменту страшное напряжение, в котором я провел последние дни, вдруг отпустило. Было понятно, что фестиваль закончился, что все прошло хорошо и ничего уже не может глобально испортить праздник. И вот последняя песня, над головами толпы раскачиваются зажигалки, все поют хором. Я любуюсь этим из-за кулис — и тут понимаю, что Шевчука-то на сцене нет! Ко мне подбегает человек и кричит: «Он упал со сцены!» Оказалось, он не заметил ограждения и свалился с двухметровой высоты. Я подбегаю и вижу, что на песке в не очень естественной позе лежит патриарх отечественного рок-н-ролла. В голове начинают проноситься заголовки завтрашних газет…
«Это все, что осталось после него».
Да! И тут Шевчук вдруг поднимает голову, встает, быстро-быстро карабкается по конструкциям обратно на сцену и поет как ни в чем ни бывало: «Это-о все-о…» Я потом к нему зашел в гримерку, говорю: «Юр, какой ужас, я думал — все!» А он смотрит на меня, уже слегка нетрезвый, и говорит: «Да ладно, Миш, я ж сгруппировался».
Перейдем от приятного к противному. Кому из музыкантов ты сегодня не подаешь руку?
Ну, не подавать руку — это по мне слишком. Часто сталкиваешься с людьми, которых не хочешь ни видеть, ни общаться с ними. Но в тот момент, когда вдруг встречаешься лицом к лицу, срабатывает естественная реакция вежливости. Так что руку я протягиваю всем, даже Жириновскому, из-за которого один раз отменили «Нашествие». Недавно на одной вечеринке столкнулся лицом к лицу с Сашей Ф. Скляром, который сейчас по своим идеологических убеждениям максимально от меня далек. Я посчитал правильным пожать ему руку и даже перекинулся с ним парой фраз. Хотя думаю, что не подам сейчас руки Вадику Самойлову или Юле Чичериной…
Ты перечисляешь тех, кто обычно сидит на пресс-конференциях Захара Прилепина?
Это связано не столько с их выбором поддерживать войну, сколько с теми оскорблениями, которые они послали мне в личной переписке.
А кто из музыкантов, по-твоему, сильнее всех с течением времени сошел с ума?
Сложно выбрать — такая богатая палитра! Но, думаю, все-таки «батальон Прилепина». Я не могу обоснованно утверждать, что они сошли с ума за деньги. Но подозреваю, что не обошлось без чуткого руководства Суркова и серьезных финансовых вливаний. Мне кажется, главный ужас в том, что хоть эти люди и не являются нравственными камертонами, но они все-таки артисты — и огромное количество людей переносит их убеждения на себя. Мы же никогда не узнаем точную статистику, сколько людей под воздействием песни Вадика Самойлова «За Донбасс» решило поехать туда и взять в руки оружие. Но говорить о том, что на их руках кровь, уже можно.
Ты признавался, что «полжизни протестовал против засилья попсы в России, лелеял надежду, что все-таки мы проснемся без творчества Филиппа Киркорова». Понимаешь, что проиграл Киркорову?
Ну так дальше я как раз сказал: «…но он вечен».
Будешь продолжать борьбу?
Я говорил не про конкретного Киркорова, а вообще про явление. Сегодня мне кажется забавным, что в начале 90-х меня реально беспокоило, что, какой канал и станцию ни включи, будешь слушать Апину, Овсиенко, Буланову, Киркорова, чудовищный «Ласковый май». Мне всегда хотелось дать людям выбор. Поэтому я ставил в эфир другую музыку. Кстати, мне пару раз доводилось работать с Киркоровым, и он поразил меня своим профессионализмом. А однажды в свою передачу на «Дожде» я позвал Бари Алибасова и спросил его: «А что для вас пошлость?» Тот не моргнув глазом ответил: «Это когда что-то делается исключительно ради денег». Что, в принципе, сняло все вопросы к нему.
А борьбу-то с Киркоровым продолжать будешь?
Конечно. Каждый месяц я раскапываю пять новых имен и ставлю их в эфир «Дождя». Это процесс моей борьбы.
В последнее время идет явный наезд на фестивали электронной музыки, ОМОН устраивает облавы на клубы. А «Нашествие» по-прежнему чувствует себя прекрасно. Почему так?
Потому что нужно «правильно выбирать друзей». «Нашествие» дружит с Министерством обороны, и от этих друзей ему уже никуда не деться. Моя боль — выставка военной техники, проходящая на фестивале. И группы, выступающие там, понимают, что, если кто-то из них выступит с антивоенным заявлением, мы тут же увидим разворот танковых башен в их сторону. Ну, может, и не увидим, но в эфире мы эти группы точно уже не услышим.
Ты столько лет работал на радио и вдруг оказался телеведущим на «Дожде». В чем разница?
У меня до «Дождя» были телеэксперименты: «Сумерки» на «НТВ», «Земля-воздух», «Неголубой огонек», который даже получил «ТЭФИ». Мне нравится и то и другое, но к преимуществам радио относится абсолютная непредсказуемость интерактива. Если на радио ты открываешь телефонные линии, то должен быть готов к чему угодно. В телевидении заранее подготовленные эфиры, и чаще всего они снимают ощущение этого дикого адреналина. Но я очень горжусь в этом смысле телеканалом «Дождь», потому что здесь интерактив настоящий, в отличие от федеральных каналов.
Сейчас все празднуют юбилей Цоя. Если бы он был жив, с кем бы он был сегодня?
Я думал над этим. Я нашел точный пример, чем бы он сегодня занимался и как бы себя вел. Я уверен, что он бы пошел по пути Петра Мамонова — стал отшельником. Мамонова не интересуют вопросы сиюминутной политики, он такой, блаженный. По-моему, Цой, как человек уже написавший много гимнов, понял бы, что этот гештальт закрыт и такое время пришло, что не надо размениваться на мелочи. Он бы жил где-нибудь в Карелии, построил домик, занимался рыбалкой и отбивался от назойливых журналистов.
